И тут меня наконец прошибло. Поправка!
Я — к столу штурманскому. Вот она — аккуратность в столбик. Восточное склонение. Истинный курс минус склонение плюс девиация… А на листке все по ученому — дельты да сигмы всякие.
Но не обязательно греческий изучать, чтоб плюс от минуса отличить.
Не может быть, чтоб так легко. Я рассмеялся даже. У меня извилина за извилину заворачивается, в Холмса и Ватсона друг с другом играют, филологические теории строят. А вот он — мой письменный документ на такой случай. Справка моя от психиатра: здоров! Реакция на помполитский вирус — отрицательная!
В справочник капитанский он, наконец, заглянуть решил! Так нет же там этого! Это ж даже не молодого матроса справочник ему нужен! Это ж — первый класс, вторая четверть!
— Слушай, Родион, — говорю.
— Заспорим?
— А на то, что под Очаковом гросс-адмирал наш судовождению тебя обучать захочет. Доверит командование судном в узкостях. В лоцмана произведет. Ты уж представительских ста грамм с него потребуй.
— Так у моторной лодки нашей — забровочное плавание, до четырех кабельтовых.
— Кое-кто может об этом не знать, — говорю.
— Ладно, заметано. На шашлыки и пиво по приходу.
О том, что мы мимо маяка Тендровского промажем, как всегда вправо снесет, я пока не стал спорить. Но шашлыки Родионовы — плакали.
Желудочный сок у меня начал вырабатываться, едва Кинбурская коса открылась.
И как Суворов гонял по ней турецкий десант? Коса эта — одно название, что берег. Узкая, как шампур.
— Судно, входящее с моря в лиман, ответьте Лагерному-94! — ожил погранец с Первомайского острова.
До революции назывался он островом Морской батареи.
Во время революции на нем ожидал суда лейтенант Шмидт, который на самом деле был в чине капитана второго ранга. Судили его зачем-то в Очакове. Городе, одноименном с его мятежным крейсером.
***
— Вобщем, заступай, Родион. Попрактикуйся. Действительно, зачем нам человека со стороны на старпомское место брать? Не боги горшки обжигают. Я на крыле буду. В случае чего подстрахую.
Как тут английским юмористом не будешь? Знал я, что ничего нового тенор наш придумать не в силах, но не так же дословно.
Бог ты мой! Как раз и я, и Кела на мостике, меняемся. А он — слово в слово. Вот что значит хорошо текст отрепетировать.
— До шестого колена канала, я, пожалуй, с закрытыми глазами еще только не практиковался. Мой буксир к Черноморскому заводу пять лет прикомандирован был…
— Извини Радичек, забыл совсем. У тебя ж и жена николаевская? И как? А у меня вот…
Если б он в "Евгении Онегине" вдруг запел арию варяжского гостя, партнеры по сцене упали бы на задницы более мягко, чем мы с Келой.