Этого в Мастере нашем было, пожалуй, через край. Извиняться начинал за пять шагов до того, как наступит на ногу. Никогда я с таким феноменом среди их судоводительской братии не сталкивался. А перевидал я их… без бития в грудь, действительно насмотрелся. Всё ж — рулевой.
***
А бегали мы в то лето из Херсона, да на Батуми. "Мы" — это 93-ий. Номерной пароходишко. Не больше таза для бритья. Вместо помазка — швабра за бортом болтается.
Два трюма, кубрик, камбуз, восемь желудков за столом в салоне да сейф в капитанской каюте — всего того парохода.
Машина — изношена. Механики — из запойных. Так что насчёт "бегали" — это я малость загнул. Чапали по семь узлов. Тринадцать километров в час, то-есть. Без тридцати шести метров.
От траверза Сочей — вообще крались на цыпочках. Подгадывали проскочить войну ночью. С погашенными огнями. Портнадзор наставлял проходить Сухуми на значительном удалении от берега. Не менее полуста миль. Но нет-нет, а раз в месяц кто-нибудь из грузинских судов попадал под раздачу. Раздавали, в основном, с вертолётов. Панические слухи о быстроходных катерах, к счастью, оставались всего лишь слухами.
Маяки не горели. Но при желании можно было определяться по вспышкам артобстрела на горизонте. Бои шли под Очамчирой и Гудаутой. Сухуми отстреливался обречённо, как Порт-Артур, но ещё не был сдан. Дело было ещё до русского десанта и конфискации тяжёлых вооружений, которыми только Сухуми и держался.
Встречные пароходы, тоже тёмные, как до изобретения Эдисоном лампочки, шарахались друг от друга, как ночные пешеходы в Одессе времён Мишки (Японца). Капитан Олег не отходил от радара всю ночь. Кофе глушил лошадиными дозами, а выкуренных за ночь сигарет хватило бы на убийство среднего табуна. После дезертирства старпома, вспомнившего о язве и неклеенных обоях на кухне после первого такого рейса, капитан Палыч остался последним судоводителем на судне. Если бы и он вздумал клеить обои на чьей-либо кухне, курс прокладывать пришлось бы повару. К счастью, Олег Палыч как раз ушёл от жены и был абсолютно бездомен.
Батуми открывался поутру этаким амфитеатром зелёных холмов, смахивающих на муравейники. В Херсоне холмы эти первый называл бы горами, но на заднике каким-то исполинским Пиросмани был намалёван Малый Кавказ в шапках снега и облаках. Перед этим "малым" до ранга гор огромные муравьиные кучи не дотягивали.
Софитами полыхали на солнце оцинкованные крыши домов на холмах.
Оркестровой ямой, стиснутой молами и волноломами, лежал между морем и городом порт. И нефтяные танки на Защитном молу представлялись суфлёрскими будками.