— Матлот, господа, матлот, пожалуйте… Во-первых вам, достоуважаемая госпожа Гратанбуль… запах славный… и главное, аппетитный… Ах, черт возьми, раки!.. Да это гораздо лучше, нежели я воображал себе… Кому бы мне положить… Они все загляделись на эту девочку и не только ничего не видят и не слышат, но, прости им бог, даже, кажется, и есть-то, и то не хотят…
— Ну, вовсе не загляделись, просто глядим, — возразила Элодия, — передай-ка мне матлота, любезный друг…
— Нет, что до меня касается, то я именно загляделся, залюбовался, — говорит Анжело, нарочно стараясь злить своих товарок по искусству.
— Стало быть, ты и матлота не хочешь?
— Почему же не съесть… из этих великолепных рук, это, должно быть, великолепное кушанье.
— Ну а ты, Монтезума. Ты в каком положении…
— В каком бы там ни был, а рыбы ты мне все-таки положи… рыба все-таки лучше всего остального…
— Вот, кажется, рыба… нет… ах, вот!.. Опять не то!.. Что за странность! Никак не найду рыбы!..
— Послушай, однако, Кюшо, что это мне ты положил одних только хлебных корок…
— А мне одних грибов…
— А мне одного луку…
— Неужели?.. Ну, что же мне с этим делать?.. Что мне на ложку попадается, то я вам и даю… В этом матлоте страсть сколько навалено корок, грибов и луку. Однако же мне очень хотелось бы приберечь себе хоть один хвостик от рыбы, ведь это блюдо я сам и заказывал, потому именно, что я до смерти люблю его.
— Да ты себе не только хвостик, а всю рыбу, кажется, оставил, потому что мне не дал положительно ни кусочка…
— Ни мне тоже.
— Ни мне…
— Нет, быть не может!.. Как, у вас вовсе нет рыбы?..
— Мне попался один рак, только и всего.
— А мне какая-то красненькая рыбка, препротивная… Я уверен, что она долго и мирно проживала в какой-нибудь стеклянной банке.
— Послушай, Кюшо, если ты налима не даешь никому, всего себе оставил, так ты бы хоть карпа мне дал…
— Да и того нет… Сколько я ни ищу, кроме самой мелкой рыбы нет решительно ничего!..
— Это что ж нам такое приготовили, интересно было бы знать!..
Раздавая кушанье всем по тарелкам, Кюшо отложил в сторону несколько кусочков, похожих на кусочки налима, которые и приберегал, по причине их особой редкости в этот день, и которыми поделился с одною только госпожою Гратанбуль. Но вдруг мать Альбертины, до сих пор хранившая самое упорное молчание, прервала его, чтобы пронзительно вскрикнуть.
— Ну, этого еще недоставало! Теперь мамаша давиться начинает? — сказала Альбертина. — Что, ты, верно, костью подавилась, да?..
— Да, как бы не кость! Хороша кость! — произносит наконец суфлер женского рода голосом, в котором гнев и нетерпение смешиваются с негодованием. — Да это они мне птичье горло положили вместо налима. Да, настоящее птичье горло!.. Это или курица, или индейка!..