— Согласен. Так почему бы тебе не перебраться сюда и не начать все заново?
— Что человеку нужно на самом деле? — спросил Клейтон, словно не слыша брата. — Поесть, завернуться на ночь в пару одеял, может, завести жену и ребятишек и работать на собственной земле. Но им этого мало. Их мучает страх. Им хочется чужого. Жадность и похоть. Да, похоть, — он говорил все громче и громче. — Им хочется иметь всего больше, чем нужно. Больше земли, больше скотины… стать чем-то побольше, чем они есть, и, наконец, их мучает просто похоть… они хотят тех, кто им не принадлежит. И не спорь. Я много повидал…
— Клей, ты молодой, а говоришь как старик. Ты обозлен.
— Наверное, так оно и есть, — и он замолчал.
— Не надо озлобляться, Клей. Какая муха тебя укусила?
— Никакая.
Лестер пожал плечами:
— Ну, делай как знаешь. Но ты все же мог бы попробовать — я имею в виду здесь, на этой новой земле. Хуже чем там, не будет. Или боишься, что Гэвин не отпустит?
— Нет, не боюсь. Когда почувствую, что созрел — уйду, и сам черт меня не остановит. — Он помолчал и глубоко вздохнул. Его руки искали опору, он стиснул пальцами тесаное дерево.
— У меня там еще есть дела.
— Ты мог бы взять ее с собой.
Клейтон резко вскинул голову:
— Ее? Ты кого имеешь в виду?
— Эту женщину, что в кафе работает. Она мне нравится.
Клейтон усмехнулся и опять наклонил голову:
— А-а-а… ты про Телму. — Он хлопнул Лестера по плечу. — Конечно, мог бы, Лес. Конечно, я мог бы ее взять. Только со мной ни одна приличная женщина жить не станет.
— Почему? Что за чушь ты несешь? Что это за разговор у нас пошел?..
— Да, скверный разговор, — он повернулся и скрылся в темноте, оставив Лестера одного. Далеко в прерии он остановился в тени деревьев. Ветер шумел в ветвях, а листья трепетали и прикасались к его щеке. Где-то далеко, у подножия гор затявкал койот. Клейтон ощутил себя одиноким, отрезанным от всех людей, от всех живых существ. Я как этот койот, воющий одиноко в ночи, — подумал он про себя, — зверь, питающийся отбросами…
Даже сейчас, здесь, под ночным небом, стоял перед ним образ Лорел и манил его. Он понимал, что это наваждение, но не мог избавиться от него. Она возникла перед ним как наяву… пришла, назвала его братом… Он отвернулся, надеясь, что страсть покинет его, что он проснется на следующий день и ничего такого не останется, он будет опять свободен…
И она всегда догадывалась! Она так и сказала: «Мне это всегда было ясно!» Он вспомнил эти слова со стыдом.
Может, его страсть у него на лбу написана? Может, уже все это знают? Может, Гэвин распознал, что скрывается за его угрюмостью и грубостью… Ну и пусть, — подумал он, свирепея, — плевать я хотел. Пусть видят, какой я на самом деле.