Прошла секунда, другая — и из номера раздался крик, полный ужаса.
— Ай!
Лакей вылетел в коридор, трясущийся, бледный, как полотно, с искажённым лицом.
— Там… Она… Ай!.. Полицию… Управляющего…
Он кинулся за управляющим.
Словно какая-то неудержимая сила меня тянула. Я пошёл в номер. Пол был завален раскрытыми чемоданами, выброшенными вещами. Я споткнулся обо что-то, падая, схватился за кровать и очутился лицом к лицу…
Я закричал диким голосом, зашатался, меня словно выбросили из комнаты.
На кровати лежала жёлтая, словно восковая, фигура с широко раскрытыми стеклянными глазами, — старуха с перерезанным горлом.
Кровь тёмным, — мне показалось, чёрным, — пятном покрывала край простыни.
Лужа крови чернела на ковре около кровати.
Двери хлопали.
Разбуженные моим криком, неодетые жильцы с испуганными лицами выглядывали из дверей.
— Что случилось?.. Что случилось?..
Я очнулся, — меня тряс за руку сосед, с которым мы ночью подслушивали и смеялись около двери.
Он тоже заглянул в номер старухи и тоже вылетел оттуда в ужасе.
Он тряс меня за рукав, широко, в ужасе, бессмысленно раскрыв глаза, и, не попадая зуб на зуб, повторял:
— Я тоже не спал всю ночь… Я тоже не спал всю ночь…
Сбежалась вся гостиница.
Явилась полиция.
Швейцар слышал только, что ночью кто-то постучал к нему в дверь. Он, как всегда, дёрнул за цепочку, отворил входную дверь. Стучавший вышел, и дверь за ним захлопнулась.
На тротуаре, в двух шагах от гостиницы, нашли платок, о который вытирали окровавленные руки.
Вот и всё.
Гостиница расположена на углу площади. От площади по всем направлениям разбегается десяток улиц. Дальше каждая из них делится на две, на три. Те делятся опять, скрещиваются, перекрещиваются.
И в этом лабиринте убийца исчез бесследно, навсегда.
Разумеется, обыкновенный грабитель, забравшийся с вечера в гостиницу, где-нибудь притаившийся до ночи, а затем вошедший в тот номер, который позабыли запереть.
И управляющий, бледный, растерянный, говорил с укором нам всем, — словно мы были виноваты в случившемся с ним несчастии:
— Ах, господа, всегда надо запирать двери! Как вы так, право!..
И жильцы стояли подавленные, словно, действительно, в чём-то виноватые.
Больше всех был подавлен, больше всех был растерян сосед, с которым мы ночью смеялись у двери, где в это время совершалось преступление.
— Но позвольте! Как же так? — бормотал он. — Я сам… понимаете, сам!.. Я слышал поцелуй! Ясно слышал поцелуй! Поцелуй!
— Как будто нельзя целовать собственную руку! — вскользь заметил один из лакеев, взглянув на него искоса, пожимая плечами, полный презрения к человеческой недогадливости.