Это ощущение ни с чем не спутаешь — такое оно гнетущее, мучительное и сложное, столько в нем горечи и беспокойства. Если бы нужно было придумать кару на том свете для грешных моряков, умерших в море без покаяния, то нельзя вообразить себе более страшной для них муки, чем пребывание их душ на призрачных мертвых кораблях, вечно носящихся по бурному океану.
Поврежденный пароход, качавшийся на волнах в снежную бурю, показался матросам китобойного судна темным видением в мире белых хлопьев. Но, очевидно, они не верили в призраки, так как по приходе в порт капитан их сделал самое прозаическое заявление о том, что видел потерпевший аварию пароход на широте приблизительно 50° и долготе еще более неопределенной. На розыски вышли другие пароходы и в конце концов привели его на буксире с холодного края моря в гавань с доками и мастерскими, где удары молотов оживили его стальное сердце, и оно снова забилось. И вот уже пароход, гордый своей силой, питаясь огнем и водой, выдыхая из своих легких черный дым, подрагивая всем корпусом, снова надменно прокладывал себе путь среди высоких водяных валов, в слепом презрении к ветрам и морю.
Путь, проделанный им в то время, когда он несся по воде волн и сердце его не билось за стальными ребрами, походил на спутанную пряжу. Мне показывал его на белом поле морской карты мой приятель, младший штурман этого парохода. В удивительной путанице линий мелькали надписи мелкими буквами: «штормы», «густой туман», «льды», нанесенные штурманом для памяти. Оказалось, что пароход бесконечно возвращался на те же места, он столько раз кружил по выбранному наудачу пути, что чертеж представлял собой какой-то лабиринт карандашных линий, в котором ничего нельзя было понять. Но в этой-то путанице и таилась вся романтика «запаздывания» и грозная перспектива «пропасть без вести».
— Так мы мотались три недели, — сказал мой друг. — Подумай только!
— И как вы все это переносили? — спросил я.
Он сделал жест, как бы говоря: «Что ж, такое наше ремесло». Но затем, вдруг решившись, сказал:
— Знаешь… В последние дни я запирался у себя в каюте и плакал.
— Плакал?!
— Да. Самыми настоящими слезами, — подтвердил он отрывисто и свернул карту.
Ручаюсь вам, он был один из лучших моряков, какие когда-либо ступали на палубу, но он не мог вынести сознания, что находится на мертвом корабле, того тошнотворного, обессиливающего чувства, которое, вероятно, испытали все моряки «запаздывающих» судов, в конце концов пришедших в гавань под кое-как сооруженной временной мачтой. Они это чувство испытали, боролись с ним и преодолевали, самоотверженно выполняя свои обязанности.