Когда рассвело, я указал Доминику на одно судно среди нескольких парусников, уходивших от надвигавшегося шторма. На нем было столько парусов, что корпус стоял стоймя и походил на серую колонну, неподвижно высившуюся в нашем кильватере.
— Поглядите на этого молодчика, Доминик. Он, видимо, очень спешит вслед за нами.
Padrone, запахнув свой черный плащ, молча встал и посмотрел в указанном мной направлении. Его обветренное лицо в рамке капюшона дышало властной и дерзкой силой, глубоко сидящие глаза смотрели вдаль не мигая, пристальные, зоркие, жестокие глаза морской птицы.
— Chiva piano, va sano[7], — промолвил он наконец, повернув голову и насмешливо подмигнув мне — он намекал, очевидно на лихорадочно быстрый ход нашего «Тремолино».
«Тремолино» лез из кожи, он летел по волнам, едва касаясь бурлящей пены. Я опять присел, чтобы укрыться за низки фальшбортом, а Доминик простоял еще с полчаса на месте, покачиваясь на расставленных ногах, и всей своей позой выражал сосредоточенное, напряженное внимание. Затем сел рядом со мной на палубу. Под монашеским капюшоном глаза его сверкали так дико, что я был поражен.
Он сказал:
— Должно быть, захотелось обмыть свежую краску на реях, — вот он и пришел сюда.
— Что? — крикнул я, вставая. — Так это береговая оборона?
Постоянная тень усмешки под пиратскими усами Доминика обозначилась явственнее, стала почти видимой, настоящей, мрачной усмешкой под мокрыми развившимися усами. Это у Доминика было обычным симптомом неистового гнева. Но я видел, кроме того, что он сильно озадачен — и это открытие очень неприятно на меня подействовало. Доминик растерялся! Прислонясь к поручням, я долго смотрел за корму, туда, где, покачиваясь, стояла серая колонна — все на том же расстоянии от нас.
Тем временем Доминик, укутанный с головой в свой черный плащ, сидел, скрестив ноги, на палубе, спиной к ветру, смутно напоминая араба в бурнусе, сидящего на песке. Во всей его неподвижной фигуре только кисточка на остроконечной верхушке капюшона смешно качалась на ветру. Спасаясь от бивших в лицо ветра и дождя, я наконец перебрался к нему и сел рядом. Я теперь убедился, что за нами патрульное судно. Присутствие его не могло быть темой для разговора. Но скоро между двух дождевых туч пробился луч солнца, упал на его паруса — и наши матросы сами увидели, что это за судно. С этой минуты они уже ни на что другое не обращали внимания. Их взгляды и мысли были прикованы к кораблю, белевшему вдалеке за нашей кормой. Уже заметно было, как он покачивался на волнах. Некоторое время он казался ослепительно белым, затем медленно растаял в шквале, но возник снова, уже почти черный, прямой, как столб, на аспидно-сером фоне густой тучи. С того момента, как мы его впервые увидели, он не приблизился к нам ни на один фут.