— Избавлю тебя от них, если дашь полсотни сестерциев, — поглядев на череп в паре с яйцом, предложил ему управитель цирка.
— Что? — возмутился Антоний. — Еще я тебе должен доплачивать? Да я лучше сам его разобью, и дело с концом!
Управитель цирка пожал плечами.
— Ты же не знаешь, как долго его высиживали. Может, из него еще что-нибудь вылупится. А они, между прочим, вылупляются готовыми к бою. — И предупредил: — Последний раз, когда мы собрали желающих посмотреть это зрелище, птенчик ухайдакал шестерых человек.
— Билеты-то окупились? — ехидно поинтересовался Антоний, но этот мерзавец и ухом не повел.
Так или иначе, яйцо придало завершенность оформлению его двора. Антоний повадился пересказывать услышанное от управителя кому-нибудь из гостей, когда тот, прислонившись к яйцу, поглаживал скорлупу. Забавно было наблюдать, как проворно люди отскакивали прочь. Сам Антоний полагал, что в яйце, скорее всего, никакой жизни не было и в помине. Полгода уже прошло, а оно каким было в самом начале, таким точно и оставалось.
Между тем самому Антонию нынешняя безбедная жизнь была определенно не в радость. Непостижимым образом он начал почти тосковать по былым денькам, когда он навсегда покинул дом своего отчима. Тогда ему, бывало, приходилось в один вечер бороться на потеху уличным зрителям с тремя соперниками подряд, зарабатывая себе денежку на еду. Просто потому, что никто ему за спасибо и черствой корки дать не желал. Бывало и такое, что он позволял какому-нибудь жирному развратнику… скажем так, распустить руки. Иначе ему приходилось бы ночевать под заборами.
Но вот что удивительно — кувшин краденого вина, выпитый после часовой гонки по переулкам со стражами порядка, был вдесятеро вкусней дорогих напитков, которыми он мог наслаждаться теперь. А прежние друзья превратились в подхалимов, лизоблюдов и льстецов. Кстати, до чего неуклюже они льстили ему.
Лев в конце концов сорвался с цепи и слопал жирафа. Потом пришлось избавиться от гиппопотама, ибо тот загадил сплошным слоем весь двор. Это уже подозрительно смахивало на знамение свыше. А когда Антоний, будучи в здравом уме и твердой памяти, потянулся за книгой, это уже не могло быть ничем иным, кроме знака полного отчаяния.
Он попробовал прибегнуть к сильнодействующим средствам. Закатил оргию на два дня и две ночи, в течение которых никому не было позволено спать. Оказалось, однако, что даже и его выносливости был отмерен предел, которого по ходу второй ночи Антоний и достиг. Последующие три дня он пролежал в затемненной комнате, баюкая готовую взорваться голову. В довершение всех бед, стоял август месяц, и дом напоминал пекарную печь. Простыни Антония промокли от пота, но двигаться было еще невыносимей, чем просто лежать.