Так вот, эта история произошла несколько гребней назад, когда до горцев доходили слухи об очередях за хлебом в городах, о запертых дверях рухнувших банков, о тюремных сроках за распитие пива. Слушая такое, горцы радовались, что у них были ружья, и индюки во дворах, и золотые монеты, спрятанные в перинах, и домашнее виски, такое замечательно разное от двора к двору и от родника к роднику.
Как-то осенним вечером я сидела на поляне на склоне горы Подкова на плоском камне, быть может некогда служившем порогом давно разрушенной хижины, и закусывала сыром и сухим печеньем из магазинчика в Катобе, а заодно размышляла о тревожных новостях, услышанных там. Шляпу и куртку я положила на камни, потому что мне хотелось подставить руки ласковому солнышку, а волосы — дать потрепать ветерку, благо тут никто не мог меня видеть. Я любовалась красочной панорамой, открывавшейся с поляны. Мириады алых и золотых листьев казались мне мириадами жизненных радостей и огорчений. А если на какой-нибудь трепещущий листок смотреть слишком долго, он готов был вспыхнуть огоньком сам по себе. Чтобы этого не произошло, я нигде не задерживала взгляд надолго.
Я видела, как в небесах кружил ястреб, между камнями сновал бурундук, а по ту сторону леса поднимались клубы темного дыма. Такого дыма не увидишь над домашней трубой. Клубы поднимались размеренно и с силой, словно их выдували из большущих мехов. Источник дыма постепенно смещался к востоку, и я решила, что это, должно быть, паровоз катился по Северо-Западной железной дороге.
Нет. Не паровоз. От него дым был бы другим. Я сорвала травинку и успела сжевать ее, прежде чем до меня дошло, в чем тут дело. Во-первых, будь это поезд, я давно услышала бы пыхтение локомотива и стук колес, а дым двигался совершенно бесшумно. Во-вторых и в-главных, я пересекла железную дорогу примерно милю назад, когда поднималась в гору. Так что она должна была находиться не впереди меня, а за спиной.
В общем, мне не оставалось ничего другого, кроме как слезть с облюбованного камня, подобрать шляпу, сумку и куртку и осторожно пробраться между деревьями, чтобы наконец выглянуть из-за лаврового куста и доподлинно рассмотреть, что же производило такой странный дым.
Можете себе представить — вдоль гребня шел человек и курил трубку! Другое дело, что трубка была величиной с бочку, а человек был великаном. Брови выдавались на морщинистом лице, как два рулона колючей проволоки, и без конца цеплялись за дубовые сучья, так что листья и ошметки коры так и сыпались великану на отвороты его высоких ботинок, каждый — с гребную лодку размером.