Примерив на себя роль благодетеля, NN остался доволен. Недавно оставив жену, он еще не успел обрасти новыми сексуальными связями, и волнующее тело новой подруги оказалось кстати. Мужчина привез Вику в свой особняк на Рублевке — не загадывая на будущее, решил немножко побыть просто счастливым гедонистом. Но сложилось так, что они прожили вместе двенадцать лет, пока NN не скончался от не обнаруженного вовремя гнойного аппендицита, вызвавшего перитонит. Все его имущество досталось бывшей жене, с которой он так и не удосужился официально оформить развод.
Виктория прибыла на Рублевку испуганной девочкой в хлопчатобумажных колготках, а уходила — искушенной красавицей, знающей толк в брильянтах, устрицах, роскошных отелях Лазурного Берега, умеющей с беглого взгляда отличить платье из первой линии Cavalli от умело скроенной подделки, которую пытаются выдать за новинку в московских бутиках. Никто не смог бы заподозрить в томной леди, любительнице выдержанного вина, легких сигарет и альтернативного скандинавского трип-хопа, ту испуганную девочку с синяками на костлявой спине, которая пряталась от бушующего отца в стенном шкафу…
«Зря я так с ней, — подумал Марк. — Да, я разлюбил, но она же в этом не виновата! Необязательно бить ее по больному месту».
— Мы же сюда ненадолго? — взяла себя в руки Вика. — Погуляем и обратно?
— Вроде того, — уклончиво ответил он. А про себя подумал: «Один из этих шатких домишек был завещан Вере». И помрачнел при воспоминании о пропавшей подруге, ее веснушках, содранных коленках и острых, как у подростка, ключицах.
Виктория была другой, объективно куда более красивой, чем Вера. У нее высокие скулы, широко расставленные зеленые глаза с легкой поволокой, смуглая кожа. Тело состояло из плавных линий, соблазнительных изгибов, инфантильных ямочек. Ей присуща та особенная грация, которую принято называть кошачьей. Ее красота была растиражированной, востребованной, типичной. Два года назад Виктория позировала для известного мужского журнала, и ее фото поместили на разворот.
Нимфеточную, смутную прелесть Веры мог разглядеть только гурман, эстет. Ее красота не била наотмашь, не валила с ног, не удивляла, не гипнотизировала. Нет, она словно затягивала в болотистые топи хрустальным хором русалок, медленно и нежно обволакивала прочной паутиной так, что не деться от нее никуда.
Эх, Вера, Вера…
Первое время она мерещилась Марку везде. Мелькнувшая в толпе хрупкая девчоночья спина, солнечный зайчик в паутине чьих-то рыжих волос, задорные улыбки французских актрис, смех за окном, вуаль ее любимых сладких духов, повисшая в воздухе от прошедшей женщины, — все напоминало о ней. Кстати о духах. Они были для Веры слишком «взрослыми» — так всегда считал Марк. И когда подружка исчезла, он, на Эвересте своей глухой депрессии, однажды купив флакончик, надушил ими подушку, чтобы создать жалкую иллюзию Вариного присутствия.