— Неужели Генри проказничал? — размышляла она, не осознавая, что бормочет вслух. — Или его кто-то разыгрывал? Может, эти проказы были чем-то вроде тех маленьких архитектурных макетов, которые ставят во дворе? — Заметив, что Генри и Пол смотрят на нее во все глаза, вздрогнула. — Извините, я несколько отвлеклась. — Кровь бросилась ей в лицо. — Пожалуйста, Генри, продолжай свой рассказ. Ты так прекрасно все описываешь!
И Генри продолжал. Бесконечно. А Пол прикрывал зевки накрахмаленной белоснежной салфеткой.
Боже праведный, дай ей сил! Она этого не вынесет. Всю свою жизнь Эбби почитала респектабельность среднего класса как величайшую добродетель. И всегда хотела выйти замуж за человека, который носит костюм и кейс с бумагами, и родить ему двух, а то и трех детишек. Причем в настоящей больнице, а не в коммуне хиппи.
Три младших сестры Эбби не имели ничего против — а может, ей так казалось — и преспокойно жили в коммуне вместе с полусотней посторонних мужчин и женщин. В коммуне, где воздух был сизый от дыма костров и всякого прочего дыма, где не было ни порядка, ни правил, ни уединения. И где семьей называлась вся коммуна, а не мать с отцом и их чадами. Там никто не ходит в церковь, а взрослые мужчины часами сидят, скрестив ноги, и смотрят в небо. А женщины, взявшись за руки, водят хоровод вокруг деревьев и поют. В коммуне взрослые курят травку и ее же обожествляют, а дети не играют в дочки-матери и в солдатиков, чтобы их неокрепшие мозги не отравились ложными буржуазными установками на жизненное предназначение.
Эбби любила своих родителей, но порой до глубины души возмущалась ими. Любила и своих сестер. И видела, как они появились на свет. Для ребенка трех лет роды выглядели каким-то ужасным действом — суматошным, шумным, пугающим… Хотя церемония эта происходила под пение всех членов коммуны, а роженица в промежутках между схватками читала стихи, написанные специально для будущего виновника торжества.
Эбби предпочла бы смотреть по телевизору мультики, но в коммуне никакого телевизора и в помине не было. Она хотела бы ходить в обычную школу, участвовать в праздниках и носить обыкновенную одежду, а не мучиться в сидячих забастовках и маршах протеста.
Эбби было одиннадцать, когда Морганы снялись и ушли из коммуны, сократившейся на тот момент до двадцати человек. Одни говорили, мол, коммуна распалась из-за того, что санэпидстанция начала против нее судебное расследование. А другие уверяли, что все дело в земле, которую арендует коммуна, — якобы землевладельцу предложили за нее баснословные деньги.