Наконец Мануэль заговорил, чтобы сообщить мне, что я и так знала. Он перестал спать по ночам, все думал о нашей проблеме (так мы по молчаливому уговору называли мою беременность). С его стороны было непростительной глупостью уповать на столь ненадежные средства. Прежде среди его подруг были только взрослые женщины с устоявшимся циклом. Правда, в аптеках теперь продавались противозачаточные таблетки, но это было новое изобретение, никто толком не знал, как оно воздействует на юный организм, и Мануэль боялся мне повредить. Выбор у нас небогат: немедленно сделать аборт или сохранить ребенка. В Испании аборты запрещены, но, если я все же решусь, он готов хоть завтра отвезти меня в Лондон. Насколько ему известно, это несложная операция. В понедельник, в крайнем случае в среду я смогу вернуться в интернат, как будто ничего не случилось.
Я инстинктивно закрыла руками совсем еще плоский живот. От одной мысли об аборте меня пробрала дрожь. Мануэль заметил мой жест, но промолчал. Мы дошли до какого-то парка и уселись на скамейку. Мануэль уперся локтями в колени и положил голову на руки.
— Значит, ты хочешь за меня замуж? Вот тебе еще одна возможность, — проговорил он. — Ты уйдешь из интерната, мы поженимся и будем жить у тети Агеды.
— Я не хочу скандала. Больше всего я боюсь, что монахини обо всем узнают. Замуж я не пойду. Не сейчас.
— На следующей неделе начинаются каникулы. Ты приедешь к нам, и мы все как следует обдумаем. У нас будет достаточно времени.
Исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы никто не узнал о моем позоре. Вот чего я хотела на самом деле. Тогда можно будет хотя бы на время притвориться, что ничего не случилось, и спокойно подумать, выходить за Мануэля или нет. Я не могла довериться ни бабушке с дедом, ни Исис, ни матушке Луисе Магдалене. Ей тем более.
— Тебе не нужно на мне жениться, Мануэль. Ты мне просто помоги.
Я чувствовала себя актрисой, которая боится позабыть слова. Мне хотелось вообразить, как поступила бы моя мама, что скажут бабушка и дедушка. Как ни странно, я переживала только о сегодняшнем дне, словно после рождения ребенка все проблемы должны были чудесным образом разрешиться сами собой.
— Мы будем действовать постепенно, — сказала я. — Сейчас важно, чтобы никто ничего не узнал. А потом поглядим.
— Потом, как ты говоришь, как раз и начнется самое сложное, — заметил Мануэль с горьким сарказмом. — А что скажут Исис, монашки или твои родственники, не имеет никакого значения.
— Для тебя, может быть, и нет, а для меня — да.
В рождественскую неделю тетя Агеда вызвалась поработать в монастыре волонтером. Увидев старую сеньору в вестибюле, я решила, что Мануэль ей обо всем рассказал. Она обращалась со мной как с членом семьи, твердо и ласково, и в то же время так, словно заявляла на меня свои права.