Чтобы помочь мне с приготовлениями, мать наконец прислала умного и дальновидного советника — Хуана Родригеса де Фонсеку, епископа Кордовы. Он сумел разъяснить мне все тонкости политической игры, о которых я прежде могла лишь догадываться. Большая часть моих прозрений оказалась весьма близка к истине. По словам епископа Фонсеки, родители не уставали восхищаться моим благоразумием и твердостью. Испанский посол Гутьерре Гомес де Фуэнсалида, вернувшись из Фландрии, сообщил королю и королеве, что я достойная дочь своей страны и что ни одна принцесса не сравнится со мной в отваге и мудрости. Такие новости меня воодушевили. И епископ, и Фуэнсалида на чем свет стоит кляли фламандскую знать за пьянство, обжорство, фанфаронство и разврат. Эти пороки, помноженные на страх поссориться с Францией, заставляли окружение Филиппа чинить препоны нашему отъезду. Епископ обвинял фламандцев в том, что они уговорили мужа путешествовать сушей, чтобы по дороге заехать во Францию. Знать уже предвкушала роскошный прием при дворе Людовика. А Филипп мечтал стать королем, чтобы объединить Испанию и Бургундию под знаменем империи своего отца. Я понимала, что убедить его отказаться от бесполезной дружбы с Францией будет нелегко. Возможно, он согласился бы, что, став испанским монархом, сможет положить конец застарелой вражде двух королевств и добиться почетного для всех мира. Примирение двух злейших врагов придало бы моему супругу небывалый политический вес.
Больше всего Фонсека опасался, что Филипп не пожелает перебираться в Вальядолид и будет управлять Испанией из Брюсселя словно очередной имперской провинцией. Мне надлежало любой ценой отговорить мужа от столь абсурдного решения. Родители надеялись, что я сумею склонить его на сторону Испании. Они не знали, сколь велико упрямство Филиппа, как хитры его советники и как мало значит для него мое слово.
Но негоже было понапрасну предаваться унынию. Я верила, что красота моей родины покорит Филиппа. Еще посмотрим, кто выйдет победителем. Во дворце начались лихорадочные приготовления. Доброе расположение Филиппа воодушевляло и меня, и весь двор. Моих фрейлин, среди которых теперь были тридцать четыре бургундские дамы и восемь испанок, осыпали подарками и милостями. Начальником моей стражи на время путешествия назначили виконта Гентского, Гуга де Мелю. По случаю рождения Изабеллы муж задарил меня нарядами и драгоценностями. Он твердил, что кислые француженки умрут от зависти при виде моей красоты, и, возбужденный собственными фантазиями, бросался неистово ласкать и целовать меня. Иногда мне казалось, что счастье снова стучится в мои двери, но после занятий любовью мне снились кошмары, в которых я в полном одиночестве искала выход из чудовищного лабиринта. «Наверное, я должна быть всем довольна, — изливала я душу верной Беатрис. — Я плодовита, у меня прекрасные дети, но в чудесных бургундских дворцах столько гобеленовой за каждым прячется предатель с кинжалом». Я давно перестала быть наивной девочкой, не знавшей, насколько лжива и двулична человеческая природа. Я быстро повзрослела и, будь моя воля, увезла бы Филиппа далеко-далеко, разорвала бы ногтями и зубами драконью шкуру, скрывавшую моего любящего, благородного мужа. Эти злобные, алчные придворные настраивали его против меня. Но был и другой Филипп, настоящий, которого не знал никто, кроме меня. Только я знала, маленького мальчика, что приникал к моей груди, стараясь уловить запах давно умершей матери. Только я знала сильного мужчину, от взгляда которого душа и тело мои трепетали, словно парус, наполненный ветром. Только я была способна разглядеть его истинное лицо сквозь маску гнева и страха. Я научилась смирению и терпению, ведь глаза даны любви не только для того, чтобы проливать слезы.