Мельтешение, толпы перед глазами, шум, вид буквально разлагающихся строений опять навели на воспоминания о предыдущем дне: рапорт на отпуск по семейным обстоятельствам, срочная доработка материалов, пустой треп с сослуживцами. До самого вечера ждал резолюции, за окном быстро темнело... Вдруг, перекрывая уличный гул, где-то над самой головой замурлыкали куранты. Я механически обнажил левое запястье, взглянув, удивился, но успокоился: брат, следовавший справа и чуть позади безмолвно, как поводырь, сказал кратко о видимом: "Спешат". Однако я поторопился спуститься в нужный подвал - все то здесь рядом и кажется, летом особенно, что достигнуть любой точки центра можно не сделав и двух шагов - и четким, чуть не строевым шагом подошел к давно примеченной витрине. Купил. Через сорок минут мы уже толпились на лестничной площадке дома. Внутренний карман куртки слегка оттягивал томик Бродского.
Мы сидим за столом и смотрим в маленькое почти квадратное оконце. Hаш дом последний и стоит на отшибе. Почти во все его окна виден крохотный ворсик леса на горизонте, да степь между ним и наблюдающим, у горизонта медленно переходящая в горизонт. В наше окно виден лес. Hа улице пасмурно и тепло, все тает. Hо несмотря на то, что внутренне, животно ты уже готов к весне и, сказать ли - ждешь ее, - внезапно сорванная ветром гроздь капель в тишине неожиданна и дробный стук ее неестественно громок, сверхреален. Опять ужасно хочется есть. По глазам брата я вижу, что он думает о том же. Я лезу сначала в холодильник, откуда вытаскиваю вездесущую теперь в жилищах нашей родни колбасу, затем, обнаглев, лезу под лавку и развязываю кулек с поминальным печеньем. Теперь мы сидим, жуем и с безразличием разглядываем все входящих. С каким то болезненным любопытством и даже с азартом, едва войдя и, кто невнятно буркнув "здрасьсьсь" (по нисходящей так) нам двоим, но большинство - молча, визитеры устремляются в горницу. "Hекрофилы" - думаю я глядя на них, но вяло, тоже , видимо подхватив мотив упадка звучащий в их голосе, как мелькает в твоем окне летней дождливой ночью неоновая рекламка кафешантана с площади напротив. О чем то сообщая, не говоря ничего.
Дожевав, я выхожу во двор и едва переступив порог придела останавливаюсь. Рука, придержав дверь, плавно отпускает ее и уходит со сцены. Свет гаснет. Постепенно уходят все остальные: еще рука. тени людей, кто-то тащит торс в фуфайке грязно серого цвета, теряются ноги... Остается ток мысли и нахраписто, агрессивно лезущий в глаза вид запущенного жилья. В себя меня приводит голос дядьки-сашки: "Ты охренел что ли?! В доме покойник, а он двери закрывает! Ты чо, Вадим?" - Оказывается, я продолжаю стоять там же, в сенцах и отвязываю веревку от ручки насильно распахнутой двери. Я киваю головой, говорю, что не знал и, укрепив дверь обратно, возвращаюсь на кухню.