— Я хорошо помню свой первый браслет, Ворон, — сказал Улаф, закрыл глаза, картинно выпятил грудь и громко рыгнул.
Только у Сигурда и Брама серебряных браслетов на руках было больше, чем у него.
— Я получил его за то, что убил вепря вот этим, — заплетающимся языком продолжал Улаф, вытаскивая нож с рукояткой из оленьего рога. — Одним только этим. Я тогда был еще моложе, чем ты сейчас, Ворон, — добавил он и тряхнул головой, отяжелевшей от хмеля. — Гораздо моложе.
Брам рубанул рукой воздух, потом с укором помахал пальцем и сказал:
— Ха! Твой брат всадил в зверя две стрелы, Улаф. Это произошло еще до того, как ты его унюхал. Я хорошо помню.
— Да они его только еще больше разозлили! Впрочем, что ты можешь об этом знать? Ты тогда наверняка набрался эля и валялся в постели с какой-нибудь шлюхой, — пробормотал Улаф, забывая о том, что Брам в те времена тоже был еще мальчишкой. — Проклятье!.. Самый вкусный вепрь, какого я только пробовал. — Он потрепал меня по голове и снова рыгнул.
— Когда-нибудь у меня будет столько же браслетов, сколько у тебя, Улаф, — сказал я, проводя пальцем по толстой серебряной змее, ставшей частью моего тела.
— Может, и будет, парень, — ответил Улаф, почесывая густую бороду, и кивнул на Сигурда, храпевшего неподалеку. — Наш ярл — самый щедрый из тех, кто выводил дракары в море. Держись Сигурда, Ворон, и ты получишь свои браслеты.
— Да, если только ты ничего не имеешь против того, чтобы наступать на чужие внутренности, — с усмешкой вставил Бьярни. — Сигурд сделал всех нас богатыми.
— Да, скоро мы станем далеко не самыми бедными мертвецами, — пробормотал Глум и махнул обрубком, затянутым в кожу.
— Следи за своим языком! — рявкнул Свейн Рыжий. — Иначе скоро тебе придется пользоваться ногами, чтобы подбирать выбитые зубы!
Торгильс, родственник Глума, поднялся на ноги и выхватил меч. Свейн тоже встал и жестом предложил ему напасть первым. Другой родич Глума, верзила по имени Торлейк, вскочил, схватил Торгильса за правую руку, сжимающую меч, и опустил ее. Кормчий «Лосиного фьорда» сидел и сверкал глазами на Свейна.
— Довольно, кузен, — сказал Торлейк и махнул Свейну, чтобы тот тоже отступил назад.
— Спрячьте свои проклятые мечи, пока я не содрал с ваших задниц шкуру, пропитанную элем, кровожадные сучьи дети! — проворчал Улаф.
Спящие, в том числе и Сигурд, зашевелились. Моя рука потянулась к рукоятке меча. В душе я жаждал хаоса, обнаженных клинков и выплеснувшейся ярости, ненавидел Глума за то, что он сделал с Эльхстаном. Но Улаф загасил искры до того, как они успели разгореться. Норвежцы снова уселись вокруг костров, ощетинившиеся, но подавленные элем, залитым в желудки.