— Давай, я помогу тебе. — Леокадия подошла так близко, что Рамиро снова почувствовал ее цветочный аромат, и принялась одну за другой застегивать пуговицы на его жилете. Принц опустил руки и ждал: иногда ей доставляло удовольствие ухаживать за ним, а он принимал игру. — А где булавка для воротника?
— Это лишнее.
— Ты принц, — осуждающе сказала она, ушла к нему в спальню и стала рыться в шкатулке у зеркала, затем возвратилась с изумрудной брошью в руках. — Вот так. Давай я закреплю. Этот камень точно под цвет твоих глаз.
— Действительно? — пробормотал Рамиро.
— Я знаю, такие вещи тебя никогда не волновали. — Она глубоко и печально вздохнула — тоже часть игры. — Но позволь хотя бы мне о них думать!
— Ты, словно верная жена, Леокадия, — засмеялся он.
Ее руки, поправлявшие Рамиро воротник, замерли.
— Не шути, — сухо произнесла она. — Эта тема не для шуток.
— Извини. — Он взял ее прохладные ладошки в свои. — Я нечуткий. Ты сама говоришь: сухарь. Едем?
— Надень сюртук, — сказала она, смягчаясь.
Они спустились во двор, где уже стояли под седлом лошади — судя по всему, Леокадия даже не думала, будто Рамиро способен отказаться от прогулки. Он погладил своего коня по бархатной морде — Дракон фыркнул, принял с раскрытой ладони сахар, мотнул пушистой челкой. С десяток конных гвардейцев поджидали у ворот.
— Лоренсо! — громко крикнул Рамиро, справедливо полагая, что старый друг где-то поблизости.
— Слушаю, мой принц.
— Нам обязателен такой внушительный эскорт?
— Всякое может случиться, мой принц. Я предпочту быть спокойным.
— Ты сам поедешь?
— А я тебе еще глаза не намозолил? — тихо спросил Лоренсо. — Нет, останусь тут, нужно кое-что проверить.
Он чего-то опасается, подумал принц, глядя в стальные глаза. Настоящий лис, сам по себе сквозняк, де Ортис умел разнюхивать неприятности не хуже иной гончей. Во дворце у Рамиро не было информатора лучше, чем он.
Еле заметно кивнув, принц вскочил в седло. Леокадия уже ждала, нетерпеливо перебирая поводья.
Они выехали из замка легкой рысью — четверо гвардейцев впереди, шестеро сзади — и по улицам Маравиойсы, еще не успевшей зажить привычной вечерней жизнью, начали спускаться к морю.
Темный столетний камень на дорогах, горшки с яркими цветами на окнах, полосатые юбки горожанок, запах свежего хлеба из пекарни на углу, собаки, дрыхнувшие у стен, и сточные канавы, и веселые мальчишки, и белье на веревках, натянутых через проулки, и лотки торговцев, и вывески крохотных трактирчиков, и еще тысячи, тысячи мелочей — все это внезапно надвинулось на Рамиро, и только сейчас он понял, как скучал. Как скучал по своей небольшой, не слишком презентабельной столице, будучи в роскошной Флоренции.