И голова кружится, и кажется, что нет в мире дня лучше.
…После торжественного шествия королевская семья возвратилась во дворец — там тоже все было украшено живыми цветами, в пиршественном зале, помнившем времена столь древние, что даже хроники о них умалчивают, накрыты столы, а бальные залы ожидают гостей. Все знатные семьи Фасинадо были приглашены сегодня, и Рамиро видел радость на лицах окружавших его людей.
Он прошел в свои покои, чтобы немного отдохнуть и переменить костюм; тут же пришел и Лоренсо, сменивший свой серый наряд на изысканно-винный бархат.
— Тебе не жарко? — осведомился Рамиро.
— А тебе? — Лоренсо сбросил камзол, полагавшийся по традиции, и расстегнул пуговицы на вороте рубашки. — Религия убивает, мой друг. Как я еще не скончался, стоя на коленях в соборе?
— А я и не заметил, что там было душно.
— Ты, наверное, молился. А я считал мух.
— В тебе никакого религиозного рвения, Лоренсо.
— Должен же хоть кто-то сохранять здравый рассудок. Но, признаюсь, все это впечатляет. Я люблю праздники, люблю красивых девушек, а сегодня даже столетние старухи красивы, как молодые. И цветы все эти, и солнце… Не представляю, как живут люди на севере — там же солнца не бывает?
— Солнце везде бывает.
— Ну, его нет, например, в глубоких пещерах.
— Ты хочешь сказать, что на севере люди живут в пещерах? — поддел друга Рамиро.
— Не путай меня, — махнул рукой Лоренсо. — Лучше пойдем. Бал начнется через полчаса, и тебе танцевать там с Леокадией.
Камердинер помог Рамиро одеться. Сегодня на балу вся королевская семья должна быть в белом — это дань традиции, говорящей о чистоте крови. Хотя, если следовать логике, чтобы показать чистую кровь, следует одеваться в красное или, на крайний случай, в голубое — заодно и чистоту происхождения подтвердить. Но обычаи, придуманные кем-то из предков, иногда лишены логики. Сплошной каприз. И пришлось надеть белоснежный костюм, украшенный золотой вышивкой, — узоры лились по ткани; и еще белые сапоги, и короткий парчовый плащ.
— В кои-то веки в тебе можно признать принца не только по осанке и выражению лица, — одобрительно заметил Лоренсо, глядя на Рамиро.
— Зубоскаль дальше. Мне это нравится.
— Я знаю. Ты запоминай шутки. Потом сможешь рассказать их Леокадии и выдать за свои.
— Лоренсо, — сказал Рамиро, не оборачиваясь, — ты же все знаешь?
— Если бы я знал все, то уже завоевал бы мир. Вот Бонапарт полагает, видимо, что знает все. Ах, ладно, довольно шутить. К чему твой вопрос?
— Леокадия в кого-то влюблена. Или была влюблена. Ты не знаешь, в кого?
Лоренсо молчал, и это было так необычно, что Рамиро обернулся. Как правило, друг не лез за словом в карман.