— Ты уверена?
Я не понимала, почему она задает подобные вопросы.
— А мой папа, — сказала Перл, — гораздо ближе, чем ты думаешь. Он живет в деревне на берегу моря. Мы с мамой поедем к нему и будем жить все вместе.
Я оглядела лес, и мне почему-то стало зябко. Я не понимала или не хотела понять, о чем она говорит. Темнело, тени вокруг сгущались. Октябрьские дни коротки, ночь наступает быстро. Мне вовсе не хотелось остаться в лесу в полной темноте.
— Пошли, — сказала я. — Нам пора домой. Мамы будут беспокоиться.
Перл усмехнулась, затем развернулась и бросилась бежать по тропинке. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Сначала вдоль каменистого склона, затем по старому деревянному мостику. Ни с того ни с сего Перл скрылась за деревом, а потом выскочила мне наперерез, завывая, точно сирена «скорой помощи». От испуга и неожиданности я тоже завизжала, а Перл захихикала и спокойно зашагала к лугу. Похоже, она интуитивно догадалась, что оставаться в лесу после наступления темноты небезопасно. Я так обрадовалась, когда она повернула к дому, что, оказавшись на опушке перед лугом, тут же простила этой странной девочке все ее выходки.
Эстер и Перл прожили у нас почти неделю. Каждый день мы с Перл вновь и вновь разыгрывали маленькие драмы. Она всегда выступала в роли правителя или чиновника, исполняющего наказание, я же была или провинившимся министром, или падшей женщиной, которую наказывали за греховный образ жизни либо поркой, либо заставляя подолгу держать руки поднятыми. От этого руки становились белыми как мел, кровь от них отливала. Мы играли без поддавков, но особой боли я не испытывала. Я полностью подчинялась желаниям Перл. И даже спустя несколько месяцев после того, как странная парочка покинула «Усадьбу», я тосковала по этим ощущениям — острому чувству вины и позора, сладкому предвкушению наказания. И никогда не рассказывала маме, во что именно мы играли.
Элби отправляется в «Усадьбу» * Я волнуюсь и жду * Мы с Конором прячемся в чаще * Я тоскую по Грете
Трудно объяснить, почему меня вдруг потянуло на откровенность, сидя на нагретых солнцем рельсах рядом с Элби, с сознанием, замутненным травкой. Возможно, в отделении я научилась ценить возможность поделиться сокровенным с близким человеком, который хорошо меня знает. Не то что Пегги или какая-нибудь медсестра, неловко пытающаяся вызвать меня на откровенность и освободить тем самым от «психологического груза». Я ощущала себя легко и свободно, рассказывая Элби о странных играх с Перл. Даже вспоминая о них, я всегда смущалась, ощущая жгучий стыд. Элби, надо отдать ему должное, прекрасно меня понимал.