— Ей было десять, когда она потеряла мать, и одиннадцать, когда умер ее отец.
— И я был не намного старше, дядя, если вы помните. Сьюзан взяла к себе кузина. А я, подразумевалось, должен был один справляться. Меня снова отправили в школу, не сказав утешительного слова, не поинтересовавшись, чего я хочу.
— Так вот в чем причина, Джеред, что ты постарался забыть всех, кто тебя любил? Почему ты никогда не спрашивал о родственниках твоей матери? Злился. Ну что ж поделаешь. Жизнь — непростая штука.
Джеред повернулся.
— Я не виню вас, дядя.
— И тем не менее ты в обиде на меня. Ты, Джеред, несколько недель назад сказал, что человеческая личность не определяется каким-то одним событием. Но иногда бывает иначе. Вспомни отца. Я бы взял на себя смелость сказать, что твоя мать была единственным и самым важным человеком в его судьбе, и ее смерть стала этим «определяющим событием». Он умер, потому что жизнь без нее потеряла для него всякий смысл. Как я мог объяснить это мальчишке?
Наступила тишина, во время которой Джеред отвернулся и смотрел на снег, на это белое одеяло, которое скрывало под собой скалы, холмы, расселины, оставшиеся в земле после прохождения ледника. А по нему разве не прокатился такой же ледник? Кому было до него дело?
— Дядя, он допился до смерти.
— Пистолет в этом смысле действует быстрее, но и пьянство весьма эффективно в руках самоубийц.
— Вы знаете, мой отец никогда не упоминал ее. С того самого момента, когда я принес ее, мертвую, в дом, до его смертного часа ее имя никогда не произносилось. Он винил меня, вы знаете. Сказал мне, что этот несчастный случай никогда бы не произошел, если бы не я. Он плакал. А потом умер.
— Вопрос в том, винишь ли ты сам себя?
— Я не знаю. Возможно. Я любил скакать верхом, устраивать гонки на холмах. Это всегда было небезопасно, особенно весной. А она любила ездить со мной. Ее лошадь споткнулась, и она упала. Случилось бы это, если бы она не поехала со мной? Нет. Могло бы это случиться позже? В какой-то другой день? Да.
— Судьба, Джеред? Или просто невезение?
— Я не верю в судьбу, дядя. И даже в удачу.
— А есть что-нибудь, во что ты веришь?
Джеред улыбнулся. Сосулька упала с ветки и разбилась.
— Крайне мало, — ответил он.
— Знаешь, ты идешь по губительному пути.
— Вы уже говорили это раньше. И, без сомнения, продолжите твердить до того дня, пока один из нас не умрет.
— Ты стал злым, Джеред. Это очень прискорбно.
Безразличное лицо Тессы. Ужасный шрам на белой коже. Он с шумом выдохнул и стал смотреть на корону, вылепленную на потолке, и выше, где на бледно-голубом небе были нарисованы керубины.