Другая сцена, мгновенно появившаяся перед его взором, поскольку он так часто ее вспоминал: его отец, ослабленный болезнью, сжимает его руку, из последних сил старается подняться с кровати. Тогда он не произнес ни слова, не высказал никаких упреков. Все вокруг погрузилось в благословенную тишину. Джеред повернулся, стараясь проследить за взглядом отца. Что могло вызвать столь торжественное выражение на лице отца, как будто ангелы спустились с небес, чтобы приветствовать его? Или, может, тень его матери осветила комнату свои сиянием, послала на него из-за облаков солнечный луч? Отец повернул голову, чтобы посмотреть на него, в его запавших глазах была такая радость, что трудно передать. Было мучением наблюдать, как отец снова посмотрел на окно. Он протянул руку и тихо, хриплым голосом произнес имя жены. После ее смерти он сделал это в первый раз. Потом с благословением на устах откинулся на подушки и умер. Он оставил после себя огромное состояние, герцогство и двоих детей, одним из которых был пятнадцатилетний сын, который горевал не только по матери, но и по отцу, хотя тот винил его в ее смерти.
В первый раз Джеред задумался: а как все это перенесла его сестра? Кто позаботился о том, что ее отправили к кузине? Какой была там ее жизнь? Ей ведь едва исполнилось одиннадцать, совсем ребенок. А он сам еще слишком мал, чтобы предложить помощь или утешение. Но он даже и не пытался. И за все прошедшие годы ни разу не пожелал увидеть ее или узнать о ней. Ее присутствие на его свадьбе было сюрпризом, но он провел не больше пяти минут в вымученном разговоре с нею, таком натужном, как будто она была незнакомкой, которую он случайно встретил в Лондоне.
Другое воспоминание: улыбающееся лицо матери и ее смех, когда она рассказывала старшему сыну, каким собственником он был, когда родилась его сестра. Ее принесли в детскую, крошечную принцессу, спящую в белой кружевной колыбельке. Он не помнил, что за ним водилось такое, но мать заверила его, что он тогда ходил по детской, касаясь двери, стены, занавески и игрушек, кровати на колесиках, простыней, каминной решетки и пола. «Мое!» Он хотел, чтобы все знали, что он не потерпит вторжения, узурпации хоть какой-то доли того, что он объявил своим. Его можно было извинить за такие действия. Ему было всего пять лет.
А сейчас? Какое у него оправдание сейчас?
Он открыл глаза, посмотрел на восток. Солнце почти встало. Джеред подошел к окну и стал смотреть на морскую воду с белой пеной. Его руки были сцеплены сзади. В этот момент он должен был бы чувствовать себя самым могущественным человеком в мире. Его корабль, который построили на его деньги, его наследие, плыл, не ведая никаких преград. Пьянящая свобода. Ощущение власти?