Тогда в Крыму каждое выступление начиналось так: Маяковский выходил на эстраду, рассматривал публику, снимал пиджак, вешал его на стул. Затем вынимал из кармана свой плоский стаканчик и ставил его рядом с графином воды или бутылкой нарзана.
Из публики сразу начинались вопросы и летели записки: "Как вы относитесь к Пушкину?", "Почему так дороги билеты на ваш вечер?".
— Это неприлично подтягивать штаны перед публикой! — кричит кто-то.
— А разве приличнее, чтоб они у меня упали? — спрашивает Маяковский.
— А женщины больше любят Пушкина, — снова выкрикивает какая-то задира.
Маяковский спокойно:
— Не может быть! Пушкин мертвый, а я живой.
Темы разговора были: против есенинщины, против мещанства, против пошлятины, черемух и лун. За настоящие стихи, за новый быт.
Говоря о проблеме формы и содержания, Маяковский приводил строчки чьих-то стихов, недавно напечатанных в газете "Красный Крым":
В стране советской полуденной
Среди степей и ковылей
Семен Михайлович Буденный
Скакал на сером кобыле.
— Стихи о Буденном надо писать, — говорил Маяковский, — но его кобылу в мужской род переделывать совершенно не нужно.
— Писать о советской эмблеме — серпе и молоте — тоже обязательно надо, но не надо делать это так, как поэт Безыменский[7]. Писать "серп и молоток" — это значит неуважительно писать о нашем гербе. А если ему придется рифмовать слово "пушка"? Он, наверно, не постесняется написать:
Там и Кремль и царь-пушка,
Там и молот и серпушка.
— Есть поэты, — говорил Маяковский, — которые сочиняют так:
Я — пролетарская пушка,
Стреляю туда и сюда…
(Хохот в публике.) От такой формы пролетарская пушка начинает стрелять и в наших, и в ваших.
Кажется, тогда же, в Крыму, Маяковский приводил еще и такой пример:
— Вот Жаров[8] написал текст марша. В нем некоторые слова даны в кавычках. Очевидно, товарищ Жаров представляет себе это так: идут люди, двумя ногами такт марша отбивают, а третьей маленькой ногой — кавычки.
После антракта, во втором отделении, Маяковский читал стихи.
Сначала Маяковский комментировал стихи — например, объяснял, откуда идет такое выражение, как "ваше слово слюнявит Собинов и выводит под березкой дохлой…", или кто такой Шенгели.
Маяковский выступал не как чтец, а как пропагандист своих стихов. Во время чтения в публике была полная тишина и напряженное внимание. Последние строки "Письма Горькому" в большинстве случаев покрывались аплодисментами. По окончании — всегда буря аплодисментов.
Однажды в Ялте, в городском саду, Маяковский выступал на открытой сцене. Рядом шумело море. Вдруг поднялся сильный ветер, срывая листья с деревьев, закружил их по эстраде и разметал бумажки на столе.