— Куда ты идешь? — спросил я.
— В кузницу, — пояснил он, отмахиваясь от лошади, тыкающейся мордой в его плечо.
— А мне можно с тобой? — вдруг спросил я.
— Ага, — ответил он и поставил ногу на подставку.
— Тогда помоги мне влезть, — сердито произнес я.
— Боже милостивый, да я совсем забыл, — он легко поднял меня, и я уселся на широкую лошадиную спину.
Мы ехали трусцой друг за другом по полевой тропинке, затем выехали на дорогу, обогнули церковь, пересекли лужайку и подъехали к кузнице. Шед подошел к двери — загорелый, худощавый, мускулистый, как породистая гончая. На нем была голубая кожаная куртка без рукавов, пот струился по его лицу.
— Доброе утро, Сэм, чертовски жарко, — сказал он и тут увидел меня. — Твой мальчишка?
— Мистера Джона Оленшоу, — излишне поспешно произнес Сэм, и я с горечью отметил, что даже конюху показалась обидной возможность иметь такого сына, как я.
Но Шед поднес свою огромную ладонь ко лбу и сказал:
— Доброе утро, сэр.
Я чуть не упал в обморок от удивления. Никто никогда не называл меня «сэром». Вдохновленный, я соскользнул на землю без всякой помощи и вошел в кузницу. Сэм ввел туда лошадей, привязав поводья к кольцам, вбитым в стену, затем как-то неуверенно взглянул на меня, помялся минуту-другую и, пробормотав что-то, зашагал прочь через лужайку. Я был вполне доволен тем, что остался наедине с Шедом. Он взял брусок железа, разогрел его, придал форму при помощи щипцов и молота, охладил и приложил к лошадиному копыту. — Это больно? — спросил я.
— Не больнее, чем вот так, — ответил он и потер кончик одного из моих локонов пальцами. — Копыто — как волосы.
Когда он потянулся к мехам, я сказал:
— Я справлюсь с ними, — и проковыляв вперед, начал работать, опершись для равновесия своей короткой ногой на кучу металлических обломков. Я поймал внимательный взгляд Шеда. Наконец, после нескольких малозначащих замечаний он поинтересовался:
— С твоей ногой что-то пробовали делать?
И я рассказал ему о гирях, которые носил, о посещении лондонского врача. К этому времени лошади были подкованы, и Шед, вытерев руки о фартук, потянулся к полке и достал оттуда кружку, а также немного хлеба и сыра на деревянном подносе.
— Хочешь перекусить? — спросил он.
И я, которого кормили так, как не мог мечтать ни один мальчишка, кивнул, потому что мне очень хотелось продлить эту первую настоящую беседу в моей жизни.
— Глотни первый, — предложил он, подтолкнув кружку по скамье в мою сторону.
Для меня этот крепкий темный эль был вином причащения, и я сделал большой глоток. Он был крепче любого домашнего напитка, подаваемого на кухнях поместья, и, наверное, поэтому у меня развязался язык. Или, может, тут проявилась необычная симпатия к этому человеку. В любом случае, я сам не заметил, как начал рассказывать о своих горестях и ревности, о том, как обращается со мной отец и насколько пуста моя жизнь. Шед дал мне закончить, и, стряхнув крошки со своей бороды, задумчиво погладил ее рукой. Наконец он произнес: