По правде говоря, я стремился увидеть Линду — как жаждущий в пустыне мечтает о глотке воды. Глаза мои старались различить среди мечущихся по белому пространству темных фигурок ту, что была мне дороже всего на свете. Итак, мы присоединились к остальным.
Группа Эли была в мрачном настроении. Смерть Натаниэля, суровая погода и неприятное приключение с кибитками, несчастье, постигшее двоих наших мужчин, — все это навеяло на людей глубокое уныние. Послеобеденная молитва мистера Томаса никак не способствовала поднятию духа. Очевидно, та же мысль, которая ранее пришла в голову Майку, осенила и мистера Томаса: наш Моисей умер. Он развивал эту идею столь пространно и многословно, умоляя Бога не подвергать нас сорока годам скитаний по пустыне, что мы, стоя на натруженных ногах, готовы были заплакать от боли и усталости.
Как только он завершил наконец свою речь, я решительно и громко прервал прощальное «Аминь!», чтобы успеть воспользоваться паузой:
— Преодолев следующую возвышенность, мы должны повернуть на юг. Дети Израилевы не знали, куда направляются. Наверняка, у них не было карты. А у нас есть.
Глаза мистера Томаса, еще сомкнутые в благоговейном порыве, резко распахнулись и бросили на меня негодующий взгляд.
— Это богохульство, молодой человек! Воля Господня не сравнится с любой картой, и пути Господни непостижимы для умов смертных.
— Зачем приписывать Богу неблаговидные поступки? — невинно спросил я. И тут же с удивлением услышал слова Эли:
— Обещания Божьи столь же сильны, как и кара. И кроме того, что-то не видно здесь золотых телец.
Наконец я увидел Линду, с которой из-за всех этих хлопот так и не смог за весь день переброситься словом.
— Здравствуй, — тихо обратился я к ней, и она резко обернулась.
— Здравствуй, Филипп, как дела?
— Хорошо, а ты как?
— Тоже неплохо.
— Послушай, я мог бы заняться этой повозкой, если кто-то подержит фонарь. Ты не поможешь мне?
Оглянувшись, Линда произнесла:
— Если Эли не будет возражать.
Эли не возражал. И вскоре, усадив Линду поудобнее на край пустой повозки и потеплее закутав ее ноги в покрывало, я дал ей в руки фонарь и несколько гвоздей. Щепки нужной длины я нарубил еще до ужина, так что оставалось только прибить их, и за этим занятием я мог свободно беседовать с Линдой.
— Я подобрал твой куст и твой узел.
При этих словах лицо ее просветлело от радости. Но из какой-то глупой преданности Эли, глупой и непостижимой для меня, она сказала:
— Это все из-за лошади. Пришлось разгружать кибитку. Понимаешь?
— Да, — кивнул я. — Понятно.
Я помешкал, как в былые времена, испытывая неловкость, не зная, что сказать дальше. Линда первая нарушила молчание.