Пройдя вслед за ним через небольшую, но прекрасно оборудованную кухню, Флоренс оказалась в уютной гостиной, окрашенной в светлые тона, с плетеными из ротанга столом, креслами с яркой обивкой и огромным угловым диваном. Повсюду стояли кадки с пальмами и папоротниками, придающие комнате дополнительное очарование. Висящие перед большим окном колокольчики, сделанные из морских раковин, удачно дополняли общий тропический стиль обстановки. Гостиная ей сразу понравилась. Она идеально подходила для… Для чего? Флоренс охватило непонятное смущение…
Доброе отношение Флоренс к животным доставило ему нескрываемое удовольствие. Может быть, дело было в том, что большинство знакомых Руперту женщин откровенно побаивались их, а то и выказывали ничем не прикрытое недовольство?
— Надо ли мне знать еще о какой-либо живности, обитающей в доме? — спросила Флоренс, принимая от него бокал с чаем.
— Только о Бонни и Клайде, — сообщил он и жестом предложил устроиться на диване, возле которого, почти сливаясь с лохматым темным ковриком, улеглась Барби.
— А это кто такие?
— Кошки, которых я приютил вскоре после переезда сюда.
Поставив бокал с чаем на стол, Руперт сходил за нехитрыми пожитками Флоренс, намереваясь отнести их в гостевую спальню. Ее лечащий врач настаивал на том, чтобы в первые несколько дней она как можно больше отдыхала, и он не собирался пренебрегать столь настоятельным советом, особенно если это могло помочь вернуть ей память.
— Им повезло, что они попали именно к вам.
В глазах Флоренс появилось странное выражение, похожее на грусть, и это напомнило ему о том, что в данный момент он является единственным человеком, которого беспокоит ее дальнейшая судьба.
Руперт знал, что такое быть одиноким… в некотором смысле. Разумеется, после смерти матери, погибшей при исполнении служебных обязанностей еще в то время, когда женщины среди пожарных были редким исключением, рядом с ним были отец и брат. А когда отец потерял всякий интерес к жизни, заботу о его воспитании взяла на себя тетка.
И хотя это нельзя было назвать настоящим одиночеством, все же он познал чувство потери чего-то родного и до боли знакомого вроде запаха любимых духов матери или милого, приятного голоса, читающего сыновьям сказки. Время только ослабило пронзительную остроту ощущения. Сейчас он уже с трудом мог вспомнить ощущение крепкой отцовской руки на своем плече или звук его раскатистого смеха.
Намереваясь всего лишь успокоить, он положил пакет на кресло и, взяв бокал из рук поднявшейся Флоренс, обнял ее. В первое мгновение она напряглась, но спустя какую-то долю секунды тихо вздохнула и сомкнула руки за его спиной. Прижав ее к себе крепче, Руперт ощутил тяжесть гипсовой повязки.