* * *
Мать Марины с Нонной на пару с Галиной Павловной проводили долгие воспитательные беседы со своими временно (как они считали) спятившими детьми. Нонна молча выслушивала их увещевания и в ответ твердила только одно:
— Я люблю его.
Ей очень нравилось слово «люблю». В свои почти тридцать она произносила его впервые. Повторенное раз десять подряд перед престарелыми (как считала Нонна) женщинами, оно звучало как молитва, как заговор. Она закрывалась им как щитом, пила дивные звуки этого слова, как целебный бальзам. Две мамаши пытались оскорбить ее, унизить, изранить ее душу и тем самым заставить отказаться от Бориса. Слово «люблю» врачевало Нонну и придавало ей силы.
Борис отмалчивался. Он ни разу не проронил ни единого слова в ответ на вопросы и обвинения собственной матери и матери Нонны. Слово «люблю» он берег для нее. В отличие от своей новой возлюбленной он уже не раз клялся в любви. Не только Наде, ставшей его женой, но и всем девушкам без исключения, которые нравились и с которыми целовался. Он был ветераном любовных признаний. До встречи с Нонной Борис считал, что сам выбрал себе в жены Надю. Теперь же понимал, что тогда именно Надя выбрала его. Борис уже нечетко представлял, как эта темноглазая девушка впервые очутилась в его постели, зато очень твердо помнил, что она совершенно не растерялась, когда их застукали родители. Она, чуть прикрывшись одеялом, приветливо поздоровалась и сказала:
— Я Надя. Мы с вашим сыном любим друг друга.
После этого свадьба была уже неизбежна. Неизбежным оказалось и рождение дочери Аленки. Аленку Борис полюбил всем сердцем. Но это была совсем другая любовь. Особая. Отцовская. С примесью гордости, умиления и постоянного страха: как бы с девочкой чего не случилось. То, что он испытывал к Нонне, было другим. То есть вообще другим. Совсем. В принципе не тем, что он раньше считал любовью. То, что творилось с ним сейчас, было мукой. Борис мучился в отсутствии Нонны, он всем существом был настроен на ее волну и, казалось, ловил ее колебания, находясь в любой точке огромного города. Мука отпускала его только в тот момент, когда он целовал Нонну и говорил ей «люблю», полное особого сакрального смысла. Стоило ему покинуть комнату Нонны в коммуналке, как мука ожидания новой встречи с еще большей силой обрушивалась на него. Борису будоражило душу даже одно только ее имя — Нонна. Странное… строгое… колдовское… Нонна… Зашифрованные, соединенные вместе местоимения — он… она… Борис — он и она… онна… Нонна…
Надя плакала и называла его подлецом и предателем. Борис молчал и в ответ на слезы жены. Он сказал ей всего одну фразу: