Те вежливо и сочувственно кивали, но по лицам было видно, что не верят.
Земан вдруг подумал, а сколько раз он вот так же выслушивал уверения людей, заступавшихся за нарушителей закона. Ведь он тоже не придавал значения их словам, ибо решающими для него были факты. И вина, которую он хотел и обязан был доказать. Никогда не позволил он себе впасть в сентиментальность. А вот теперь своей сентиментальностью пытался воздействовать на других. Понимая это, он, тем не менее, не мог остановиться: внук был слишком дорог ему.
В кабинете командира части они встретились еще с одним офицером, капитаном, по всей вероятности, из военной контрразведки, ему и поручили беседу с Земаном.
— А раньше вы знали, что ваш внук ненавидит социалистический строй? — спросил капитан.
Он был болезненно худ, форма на нем висела, словно с чужого плеча. Пылающие глаза, строгий и пронзительный, как у иезуита, взгляд показался Земану неприятным, а вопрос привел его в шоковое состояние.
— Иван? Ненавидит? Вот уж глупости!
— И все же причина для этого у него была.
— Какая? И я, и его мать — патриоты. Преданность республике я доказал всей своей жизнью. Иван не слышал от нас ни одного плохого слова о нашей стране и ее государственном устройстве. Да и проблем у него никаких не было — он имел все, что нужно. И хорошие перспективы. Он всегда верил нам на слово.
— Но ведь на него оказывали влияние не только вы.
— А кто еще? Школа? Друзья? Что-то не припомню, чтобы…
— Его отец! — перебил капитан.
Земан знал, что без напоминания об этом не обойдется, и все же аргумент неожиданно больно ударил его. Сухарь, подумал он, бесчувственный солдафон, для которого существуют лишь факты и служебные характеристики… Чем-то похож и на меня, когда я так же вот бескомпромиссно стоял против Бартика.
— Со своим отцом Иван контактов не поддерживал, да и не помнит его. Он ушел от нас…
— Эмигрировал на Запад, — холодно поправил контрразведчик.
— Он ушел, когда Иван был еще совсем ребенком. При Иване мы никогда о нем не говорили, да и мальчик не хотел о нем слышать.
— Вы в этом уверены?
— А у вас есть основания думать иначе? — раздраженно спросил Земан. Впервые в жизни не он допрашивал, а его, и это было непривычно. — Кто дал вам право иронизировать над моими показаниями? Я жизни не щадил в борьбе за республику, когда вас еще и на свете не было. Так что же вы себе позволяете? Я — его дед, я его растил. Думаете, вы знаете его лучше, чем я?
— Нет, но смотрю на него непредвзято, — бесстрастно проговорил капитан.
— Бог знает, почему и кто заставил его это сделать. Может, парень, сбежавший вместе с ним?