Наши, с их кисломолочными телами, не знавшими солнца, с их мерзейшей претензией на душевность, которая разъедает любой разврат.
И речь у нас еще хуже, чем у немцев. «О, какой у тебя член». Член у меня? Сука, у меня пулемет Калашникова модернизированный, сейчас я башку тебе расшибу. Беги отсюда быстро, считаю до тринадцати. Нет, до семи, а то убежишь.
«Твари все, – шептал я, пробираясь к выходу, сделав девять полных кругов. – Твари!» Хотя сам уже знал куда шел, к кому.
Тут недалеко.
Надеюсь, она все-таки не сменила место работы. Сейчас выскажу ей всё.
Побродил по вокзальной площади, пряча глаза от полицаев, но они это сразу секут, меня дважды останавливали, сверяли паспорт с недовольной и одновременно слегка подобострастной личиной, у личины всё еще ныл и ныл висок. На третий раз по бугристому лбу я узнал знакомого прапора, который... ну, тогда с Оксаной помог.
– Старшой, а Оксана работает, не знаете? – вежливо поинтересовался я, получая паспорт назад.
– Какая Оксана? – спросил он, тряхнув почти бордовыми щеками.
– Здесь работала. Девушка, – я кивнул головой в ту сторону, где встретился с ней впервые.
– Я тебе что, сутенер? – злобно ответил он. Один его напарник ухмыльнулся, другой смотрел на меня так, словно собирался повалить на асфальт и забить ногами насмерть.
– Нет, – ответил я, подумав.
– Нет, блядь, – передразнил старшой и пошел.
Тот, что хотел меня забить ногами, еще некоторое время стоял рядом со мной, у него подрагивало то одно веко, то второе.
– Ее убили, – обернувшись, сказал старшой громко.
Я обошел этого, с неврозом, и догнал старшого.
– Кто? – спросил я, пытаясь взять его за рукав, но при этом к рукаву не прикасаясь, потому что помнил, что нельзя.
– А чего? – спросил он таким тоном, которым мог бы сказать, например: «...Ты козлиный помет!»; но наши постовые всегда разговаривают только так, и я не удивился.
Я облизнулся и не нашел никаких слов во рту.
– Как про жену спрашиваешь, – хмыкнул он. – Ее сутенеры мочканули. На квартире тут неподалеку.
– За что? – шепотом спросил я.
– Загрубила им чё-то. Моя смена их задержала, черножопых. По горячим следам, – сказал он, и в его голосе послышалось удовлетворение. – Иди другой вставь, – посоветовал он.
Из-за железного забора, сжимая время от времени холодный прут, я следил, не появятся ли мои.
Зайти никак не мог: казалось, что все знают обо мне, всё знают про меня.
Начали подходить взрослые особи, зазывать своих: и то один двуногий кутенок, ликуя, выбегал из толпы, то другой.
Тех, кого искал я, не было нигде.
Может, их наказали, и они в группе сидят? Старая уборщица там ворчит, кубики разбросаны, пустые окна, подоконники белые.