– Папа, а как она... ну, говорит? – спросила дочь.
– Говорит? – я повернул черную обезьяну лицом к себе и вдруг вспомнил как: – Ы! Ы! Ы!
Утром в квартире по всем углам обнаружились плотные сгустки пустоты.
Поднимая зевающих детей, я эти сгустки старательно обходил.
Умывая сына в ванной, явственно ощутил, что кто-то стоит у плиты. Вышел, почти выбежал – никого, но конфорка зажжена.
Стал вспоминать: я зажег или нет – не вспомнил.
Грохнулся в ванной стакан, так и стоявший со вчерашнего дня, дочь пила из него. Теперь она же его и столкнула.
– Не двигайтесь! – заорал я, они уже оба стояли там посередь осколков.
– Пап, ничего? – всё повторяла дочь, когда я их под мышки, как спасатель на голубом вертолете, извлекал на чистое пространство. – Ничего страшного, пап?
Ничего страшного.
Ноготь вот только на ноге ужасно болит.
И липко все. Как же мне липко.
Поставил вариться на зажженную конфорку яйца в железном ковшике.
Сел то ли отрезать, то ли обмотать пластырем съехавший ноготь.
Вспомнил про стекло в ванной, встал, пошел искать веник.
По дороге вспомнил, как вчера кинул туфли на лестничную площадку, открыл входную дверь, наткнулся на кого-то из соседей. «...Не ваши туфли?..» – спросили меня приветливо. «...Не знаю!..» – почти выкрикнул я, захлопнул дверь, закурил, присев в трусах на пол.
Некоторое время смотрел на трусы, вспоминая то да сё.
– Люди не чувствуют стыда, – произнес вслух. – Если их никто не видит – не чувствуют ни малейшего.
Я вспомнил одни, потом другие, затем третьи свои дурные поступки – подлые, отвратительные, гадкие, – и в одну секунду стало ясно, что в том, где нас не застали, включив белый свет и указав пальцем, мы не раскаиваемся никогда. Спим со своей подлостью в обнимку: хоть какая-то живая душа рядом, хоть кто-то тихо греет душу. Убьешь ее – и кто останется поблизости до самой смерти?
Поднялся и пошел сквозь все сгустки пустоты к выкипающим на плите яйцам, к одетым во все вещи задом наперед детям, к разбитому зеркалу, чьи осколки, насвистывая, я смел вчера вечером в угол и забыл. Дети уже сидели возле, выбрав куски поострее, вглядываясь в свои расколотые отражения.
– Пап, а почему зеркало разбилось? – спросили они, когда я бережно извлек у них из лапок смертоносные острия.
– Муха летела, увидела другую большую муху и решила ее забодать...
– А это было ее отражение! – догадался сын, хмыкнув.
– Да, отражение! – поддержала дочь, хотя по интонации было ясно, что она не разгадала шутки.
Неустанно дуя, съели по яйцу с майонезом, частично переодели, как подобает, штанишки и майки и, безбожно опаздывая, вылезли в подъезд.