Воровато подобрал там туфли и покидал их в нашу прихожую.
Ноготь, так и не залепленный пластырем, саднил, словно в большом пальце обнаружился голый и ошпаренный мозг, которого не было в голове.
Закрыл замок. Кривясь и ругаясь шепотом от боли, снова открыл дверь и выставил туфли возле двери.
– Куда мама ушла ночером? – громко спросил сын уже в саду, когда мы пытались справиться с завязками на панамке.
Ковырявшиеся неподалеку родители примолкли, заострив уши и расширив ноздри.
Дети их что-то подвякивали, но негромко.
– Не «ночером», а «вечером», – поправил я беззаботным голосом. Голос прозвенел как алюминиевая линейка по столу.
– А почему у нее туфельки на ступеньках? – спросила дочь. Каждое слово поставила как кубики – одно на другое.
– ...чтоб проветрились, – с той же ледяной беззаботностью отбился я. – Раздевайся скорей. Это чьи рисуночки на стене висят? Твои? Что за зверь там нарисован?
– А когда мама обратно придет? – спросил сын хмуро.
Я надорвал так и не поддавшуюся завязку на его панамке и кинул ее в ящик для одежды, попав прямо в верхний отдел, куда и следовало.
– Идите в группу, – процедил я.
Новый телефон из жадности купил у какого-то абрека на площади трех вокзалов.
Вставил туда старую симку.
Вспыхнул экран. Нажал на одну опцию – телефон не среагировал, по дурацкой привычке сразу надавил на другую, потом на третью, четвертую, пятую... Телефон так и висел в раздумчивости. Произнося шепотом нецензурное, я тупо смотрел в экран, пока курсор, как сумасшедший, не запрыгал по всему меню, поочередно выполняя все нелепые приказания поочередно.
Зачарованно ждал окончания танца, но экран снова потух.
Второй раз включал телефон уже бережно. Никуда лишний раз не нажимал, но молча терпел, пообещав себе не трогать кнопки, пока сами не посыплются эсэмэски.
Даже в карман его спрятал и тихо пожимал в ладони.
Потом все-таки не стерпел, вытащил и опять залип взглядом на экране, как будто это могло подействовать.
Вздрогнув, телефон родил желтый пакетик. Абонент «Аля-ля-ля».
«Ты где? Хочу скорей. Твоя нескладёха».
Подождал минуту – больше никому на белом свете не важен.
Бездумно пошел пешком, то ветку встречного дерева качая на пути, то будто случайно касаясь всякого прохожего.
Алька стояла у окна, как принцесса на выданье.
Она взмахнула рукой – так, словно я искал ее во всех окнах дома и мог заблудиться, зайти не в ту квартиру.
Вприпрыжку вбежал по ступенькам к парадной, едва нащелкал домофон, дверь сразу по-детски заверещала, что вовсе не шло ее железному корпусу, и мягко распахнулась.
Этаж я перепутал, выскочил, огляделся, как вор: вижу, номера квартир на дверях совсем другие, подумал сразу, что не тот подъезд, не тот дом, и только в третью очередь пришла мысль, что надо еще вверх, вверх подняться.