От них не исходило никакой опасности, но меня будто бы укололи горячей иглой в мозг: а если это еще не все зашли в мою комнату? вдруг какие-то другие, более опасные и злые, отправились в детскую... где спит ребенок, и еще один ребенок спит!
Я сделал новую попытку привстать на локте, с меня слетел комар и понес куда-то тяжелую каплю моей крови... Я взмахнул рукой и успел поймать его, смять в ладони – из него просто плеснуло теплым, как если бы чай, оставшийся на дне стакана, вылили мне в ладонь.
«Мне надо к детям моим!» – вопило всё внутри, я почувствовал, как по мне огромными, как виноград, каплями стекает пот ужаса. Я завалился на бок, чтоб упасть с кровати и хотя бы доползти к детской, но стоявший ко мне ближе всех вдруг ударил меня в лицо.
– Ты что? – наконец заорал я, мне показалось, что заорал, вот-вот заору, голос собирался взорваться во мне, но не взорвался, а еле просипел.
...в мутном беззвучном стакане, прилипая ладонями и прилипая искаженной физиономией к стеклу...
Они втыкали в меня свои руки упрямо и беззлобно, вослед за их руками из меня что-то вытягивалось, словно они наматывали на маленькие свои ладони склизкое содержание моей жизни.
Я метнулся взглядом в потолок, потом увидел стол, где раскачивалась от мелкого топота вокруг кровати высокая бутылка газированной воды, в которой отражался свет фонаря, и, наконец, решился взглянуть в лицо тому, кто ударил меня первым, – и это его лицо без ресниц... Это его лицо без ресниц!
– Ты что? – закричал я, и мне показалось, что из горла у меня выпал сгусток накипи, гноя и желчи, и крик раздался, и длился до тех пор, пока его не услышал я сам, пока я не раскрыл глаза, не включил свет.
– Ага-а! Ага-га! Ага! – заклокотал я глоткой, как будто только что вылез из проруби и почувствовал, что у меня температура за сорок.
Дверь в мою комнату распахнулась. На пороге стоял сын.
– Ты что кричишь? – спросил он, не произнеся слово «папа».
– Кто? – спросил я. – Кто кричит?
– Ты.
– Я не кричу, понял? Тебе приснилось. Иди спать.
Он развернулся и молча ушел.
Я встал и раскрыл окно, долго дергая ставнина себя и в конце концов уронив с подоконника цветок на пол. Рассыпалась земля и осколки горшка.
В полутьме торчали кусты и ветки, но ощущения большого неба и простора – так, чтоб можно было вдохнуть во всю грудь, – этого ощущения не было. Стоял с открытым ртом.
Казалось, что небо принюхивается ко всему огромной ноздрей.
Похлопал по карманам. Никак не привыкну класть мобильный в один и тот же – брючный левый, например.
Обнаружил где-то во внутреннем.