Неуслышанная, обнаружилась эсэмэска от Альки.
«Нескладёха твоя ждет, всё печет у меня».
Некоторое время раздумывал, хотела ли она написать изначально «течет» и потом ошиблась в первой букве, или сразу так и было задумано.
Печет у нее... Может, мама приехала и пироги ей печет? Или кран течет?
Тем временем набрал совсем другой номер.
– Максим, я звонил... Да, я... Вы говорили, что можно еще зайти...
– Соскучились по детям? – поинтересовался собеседник.
Я издал в ответ невнятный горловой звук, невнятную малоупотребимую гласную букву.
Милаев встретил меня на улице. Всё те же глаза чуть навыкате, ноздри, скулы, африканские губы, но кожей отчего-то побелел – может, оттого, что целые дни проводит в этом подземелье, света белого не видя.
Он улыбнулся мне приветливо, как будто ждал меня.
В лифте спокойно посмотрел мне прямо в глаза.
– Подросли? – произнес я первое, пришедшее в голову.
В ответ Милаев с подростковой непосредственностью хмыкнул, чем безоговорочно расположил к себе.
– Ну, – ответил он мне после некоторой паузы. – Возмужали... Похорошели.
У Милаева было влажное лицо, и почему-то казалось, что щеки у него сладкие. Как будто кто-то почистил апельсин и вытер об него руки.
– По Радуеву не соскучились? – спросил Милаев.
Я покачал головой: не соскучился.
– Ну и правильно, он умер, – легко согласился Милаев.
– Он же умирал уже? – удивился я.
– Опять, – посетовал Милаев.
Я всё пытался вспомнить тех чад, что видел за стеклом в лаборатории, но смутно прорисовывались только их разноцветные головы, лица не всплывали.
...одинаковые, как орехи...
Мы сразу прошли к детской кабине, Милаев открыл двери, и я опять увидел их.
Недоростков переодели в какие-то другие одежды – тогда была незапоминающаяся, однотонная, серая одежда, сегодня цветные рубашки и вполне себе джинсы.
Русый ходил по странной окружности – словно обходя ямы.
Темный лежал на кровати, спиной к нам. Спина ничего не выражала. Он спал.
Разномастный – с рыжиной и клоком седых волос – скрябал над столиком голову ногтями и смотрел, как сыплется перхоть. Судя по обильному, будто кто-то чихнул в муку, белому налету, занимался он этим очень давно. Так весь череп можно соскрябать.
Бритый мальчик набычившись сидел напротив девочки, а та опять рисовала.
– Что она рисует? – спросил я.
– Да, нашим психологам тоже очень любопытно. Людей не рисует никогда, представьте. Только деревья, траву, солнце, луну. Тучки. Птичек. А людей у нее нет.
Нет людей. Нет. И что?
Я думал, что приду и на этот раз сразу пойму нечто важное.
Ничего не понял.
– Слушай, – попросил я Милаева. – Мне тут душно... Пойдем куда-нибудь... Есть тут комната с форточкой, в этих казематах?..