Хранила молчание и Аомамэ. Они оба, на холодной детской горке, безмолвно сжимали друг другу руки. Заново стали десятилетней девочкой и десятилетним мальчиком. Одинокой девушкой и одиноким парнем. Школьная аудитория после уроков, в начале зимы. Они, беспомощные, не знающие, что можно дать друг другу и что требовать. Их еще никто до сих пор действительно не любил, и они никого не любили. Они никого не обнимали, и их никто не обнимал. И они не знали, чем обернется и куда заведет их этот случай. Они зашли тогда в комнату без дверей. И выйти из нее не смогли. И больше никто другой не мог сюда зайти. Они тогда не знали, что в мире этот миг и это пространство — единственное совершенное место, в котором одинокий человек не чувствует себя одиноким.
Неизвестно, сколько времени прошло — пять минут, час или целый день. А может, вообще время остановилось. Тэнго этого не понимал. Он только знал, что может сколько угодно молча находиться на детской горке, чувствуя пожатие руки Аомамэ. Так же теперь, как и десять лет назад.
А еще ему потребовалось время, чтобы приспособиться к этому новому миру. Надо было заново научиться чувствовать, созерцать, подбирать слова, дышать и двигаться. Ради этого пришлось собрать все время этого мира. И, возможно, времени только этого мира было не достаточно.
— Тэнго, — прошептала Аомамэ. Не громко и не тихим голосом, который ему что-то обещал. — Открой глаза.
Тэнго открыл глаза. Время снова пришло в движение.
— Луна видна, — сказала она.
Глава 28. Усикава И часть его души
Останки Усикавы освещала люминесцентная лампа под потолком. Отопление было выключено, одно окно открыто. Благодаря этому в комнате было холодно, как в леднике. Посередине нее, как во время совещаний, стояли собранные воедино столы, на них навзничь лежал Усикава, в зимнем теплом белье, покрытый сверху старым шерстяным одеялом. Его живот под ним торчал, словно муравейник среди поля. Вопросительно открытые глаза, которых никто так и не смог сомкнуть, закрыли куском ткани. Через чуть-чуть приоткрытый рот он уже не дышал и не говорил. Темя было еще более плоским, чем при жизни, и казалось еще загадочнее. Вокруг него плачевно вились грубые черные кудрявые волосы, как на лобке.
На Лысом была теплая, на пуху, куртка, а на Хвостатом — куртка, пошита из коричневой замши, с меховым воротником. Одежда на них как-то странно болталась. Казалось, её поспешно взяли на складе без всякого выбора и совершенно без примерки. В морозном помещении белым облачком пар дыхания вырывался у них изо рта. В комнате было трое — Лысый, Хвостатый и Усикава. В ряду трех окон с алюминиевыми рамами под самым потолком одно было открыто, чтобы поддерживать низкую температуру в комнате. Кроме столов, на которых лежали останки Усикавы, в ней не было никакой другой мебели. Всюду царила безликость и деловитость. Здесь и труп Усикавы казался таким же безликим и деловитым.