Уже в каюте, когда теплоход мягко раскачивала февральская Балтика, Бэзил вдруг вспомнил, как в Харбине отец рассказывал про березовый сок, нацеженный им последний раз в непролазном лесу, подступавшем к холму, на котором стояла его деревня Байково, весной 1930 года. Отец шел лесом в Мятлево, чтобы сесть на поезд. На востоке взошло огромное тусклое солнце, а на другом краю неба проглядывал окутанный туманом диск луны...
Бэзил с горечью думал о том, сколько усилий тратят втуне, чтобы вырваться из ловушек, которые расставляют страх, ненависть, тщеславие, жадность и трусость. И еще чванливое невежество.
В 1928 году восемнадцатилетний Николай Шемякин в поисках заработка, покинув деревню, поехал во Владивосток. Когда баржа с вагонами плыла через Амур у Хабаровска, вдоль уткнувшихся в волны ферм взорванного железнодорожного моста, завязался разговор с человеком в путейской фуражке. Попутчик работал машинистом паровоза, постоянно жил в Харбине, считался «коренным», как он сказал про себя, на Китайско-Восточной дороге. Имел на руках бумагу советского консульства, что заявил о желании стать гражданином СССР. А ездил в Тулу продать дом, оставленный по наследству умершим братом. Намекнул, что у парня будут большие деньги, если Николай сумеет перебраться на китайскую сторону.
Николай сумел. Правда, решился на это после того, как на вокзале во Владивостоке украли мешок со всем имуществом — вытянули из-под головы, подменив чурбаком. Через два года сумел и перебраться тайком назад. В те дни, когда он шел с контрабандистами через сопки, Особая Дальневосточная армия быстрым ударом разгромила маньчжурское воинство, спровоцировавшее на границе вооруженный конфликт. «Нас побить, побить хотели. Нас побить пыталися...» — пели демобилизованные красноармейцы в переполненных вагонах, которые старый паровоз с черепашьей скоростью тянул к Уралу по скрипучим переправам, заменявшим уничтоженные в гражданскую войну мосты.
В Байкове живым его уже не считали. Братья разлетелись по стройкам кто куда.
Сторож из сельсовета дед Трифон, приходившийся дальним родственником, поднял китайские деньги и пачку харбинских сигарет «Сеятель», вывалившиеся из шерстяных брюк, вывешенных матерью «проветриться». Злорадно сощурившись, сунул в кисет. Обрадовался до того, что забыл пощупать заграничную материю, которая его и притянула. Ночью предупредили: послали за милиционерами в Мятлево, днем приедут забирать «как шпиона». Сначала отец рассмеялся. Потом, как говорил он маме, задумался: ведь придется оправдываться, доказывать и объяснять. И ушел знакомой дорогой. Сыграло роль и то, что шел он к маме, за которой обещал вернуться в Харбин. Уходил, но верил — ненадолго. Оказалось — на восемнадцать лет.