Солнце только село, когда я шел через поляну Манью, что посредине леса. Да ты ее знаешь так же хорошо, как и я: она вся заросла вереском и утесником, а вокруг стоят дубы и каштаны. Днем эта поляна довольно живописна, но в сумерках производит зловещее впечатление. Я не из слабонервных, однако и мне захотелось поскорее выбраться из лесу. Уже на краю поляны я запнулся о корень, с размаху ударился головой о ствол дуба и тут же потерял сознание.
Очнувшись, я не стал произносить классических слов вроде «где я?». Голова раскалывалась, в ушах гудело, и сначала я боялся, что проломил себе череп. К счастью, страхи мои оказались напрасными. Часы на руке показывали час, ночь была непроглядной, ветер крепчал, ломая ветки деревьев. Потом над поляной показалась луна, вынырнув из-за темного облака; края его были похожи на волшебные светящиеся кружева.
Я сел и начал искать свое ружье, которое, по счастью, незадолго до этого разрядил. Некоторое время я шарил руками среди мокрой травы и гнилых сучьев, пока не нащупал приклада. Опираясь на ружье, как ни палку, я начал медленно подниматься. Лицо мое было обращено в сторону поляны. По мере того как я поднимался, в поле моего зрения попадали все новые и новые предметы, и наконец я увидел эту штуку.
Сначала она показалась мне черной массой, чем-то вроде купола, возвышавшегося над кустами вереска и почти неразличимого в темноте. Но вот луна на мгновение вынырнула из-за туч, и тогда, словно при вспышке молнии, я увидел выпуклый панцирь, сверкающий, как металл. Признаться, мне стало страшно. От поляны Манью до ближайшей дороги прямиком через лес добрых полчаса ходьбы, а с тех пор, как умер старый оригинал, подаривший этому месту свое имя, здесь иной раз по неделям не бывает ни души. Я потихоньку двинулся вперед, добрался до края лесной чащи и, притаившись за стволом каштана, начал осматривать поляну. Там все было неподвижно. Ни проблеска, ни огонька. Только эта неясная масса — еще более плотная тьма на фоне черного леса.
Затем ветер сразу стих. В тишине, едва нарушаемой потрескиванием сухих сучьев — верно, кабан шел по тропе, — я вдруг услышал слабый стон.
Ты знаешь, я врач. Поэтому, еще толком не придя в себя, я решил прежде всего оказать помощь существу, которое так стонало; это явно были стоны не зверя, а человека. Отыскав фонарь, я включил его, направив луч света прямо перед собой. Он отразился от огромного металлического панциря чечевицеобразной формы. Я приблизился к нему с бьющимся сердцем. Жалобные стоны доносились с противоположной стороны. Я обогнул этот панцирь, застревая в кустах, натыкаясь на колючки утесника, бормоча проклятия и спотыкаясь на каждом шагу; ноги меня еще плохо держали. Внезапно пробудившееся жгучее любопытство заставило меня позабыть о страхе. Стоны слышались теперь отчетливее; я стоял перед металлической дверцей — открытым люком, который вел внутрь аппарата.