-- Что ж, вы считаете, что я болен какой-то заразной болезнью, что ли? -- спросил он. -- Вы меня опять унижаете!
Вот зануда, подумал я.
-- Что вы! -- воскликнул я при этом. -- Просто я так привык. Спите спокойно.
-- Пожалуйста, переходите, -- взмолился он, -- каждый возьмет свое одеяло, подушку и простыню. Раз вы такой брезгливый.
-- Да не в этом дело, -- сказал я ему, стараясь быть миролюбивым, -успокойтесь. У меня нет ни малейшей претензии на вашу кровать.
Он помолчал, и я слышал, как он некоторое время ворочался в своей постели. Кровать несколько раз скрипнула.
-- Не такая уж эта кровать удобная, -- проворчал он, -- скрипит, да и пружины торчат.
-- Уж не потому ли вы так стремитесь сменить ее? -- съехидничал я, чувствуя, что он основательно перебил мне сон.
-- Да что вы! -- воскликнул он и даже привстал на постели. -- Просто я понял свою ошибку. Вы намного старше меня, и я, конечно, должен был уступить вам эту кровать. До чего же я невезучий человек!
-- Не придавайте пустякам значения, -- сказал я, чувствуя, что слова мои падают в пустоту.
Он вздохнул и надолго замолчал. В голове у меня стало все затуманиваться. Днем я был в знаменитом целинном совхозе. Директор совхоза почему-то решил показать мне своих лошадей. Возможно, он каким-то образом заранее предупредил объездчиков, а может быть, лошади вообще в середине дня перемещались в нашу сторону по голой, предвесенней, заснеженной целине.
С востока, когда мы вышли в открытое поле, горизонт чернел от движущихся в нашу сторону лошадей. И это было странное, тревожное зрелище. Тогда как раз у нас были сильно испорчены отношения с Китаем. Казалось, тысячи и тысячи всадников мчатся на Россию. Панмонголизм! Жуть! Мне подумалось, что эта чудовищная лавина подомнет нас, проскачет по нашим телам, но директор совхоза и два бригадира, сопровождавшие его, были совершенно спокойны. И я старался не выдавать своего волнения. Кстати, директор предупредил, что лошади дикие. Приятное предупреждение!
Наконец, они нахлынули на нас! Тысячи плещущих грив, тысячи чмокающих по весеннему снегу копыт! Но лошади, мягко огибая нас, проскакивали мимо. Показались два объездчика. Они были верхом, и каждый воинственно вздымал в руке длинную палку, на конце которой была прикреплена большая кожаная петля.
-- Зонненберг! -- крикнул директор одному из них. -- Поймай вот эту рыжую!
Тот, которого, странно для меня, назвали Зонненбергом, догнал рыжую лошадь, лихо накинул ей на голову петлю аркана и остановился. Мы подошли к лошади. Это была все еще пышущая, малорослая лошадка, и я не понял, почему она приглянулась директору Меня больше занимал человек с фамилией Зонненберг. Я вспомнил Бабеля: еврей на лошади -- это уже не еврей.