— Почему моим? Родионов обслуживал на станции десятки автомашин. И кстати, как мне рассказали, сбил случайно, пытался удрать от погони и в результате погиб сам в автомобильной аварии.
— Но он ехал в машине с поддельным городским номером, а кроме того, в его бумажнике нашли несколько новеньких сотенных купюр, которыми кто-то мог заплатить за убийство Еремина.
— И этот «кто-то» я?
— Это выяснится на допросе Челидзе. Связь с Родионовым вы поддерживали через него.
Ягодкин брезгливо морщится. Ведь он, по-видимому, уже осведомлен о побеге Челидзе.
— Вот и копайте эту грязь без меня. С таких подонков она ко мне не пристанет.
Исчезновение Челидзе позволяет Ягодкину вилять. Вероятно, он и далее будет пользоваться этим исчезновением, ускользая от самых «опасных поворотов» допроса.
Что ж, попробуем все-таки остановить его на таком повороте.
— С Немцовой вас познакомил Челидзе?
— Возможно.
— Отсюда и ваша близость к ней?
— Нельзя игнорировать женщину с таким обаянием. Ни один холостяк не прошел бы мимо.
— А почему вы так интересовались ее работой в области, мягко говоря, весьма далекой от ваших профессиональных забот?
— Откуда вам это известно?
— От самой Немцовой. Зачем, например, вы послали в ее институт под видом телефонного мастера того же Челидзе?
— Она что-то путает. Вероятно, это была его инициатива.
— Для чего?
— Спросите у Челидзе. Я не смешивал своих и его интересов.
Жирмундский снова подмигивает мне: пора, мол, переходить к Чачину. Я предоставлял ему инициативу. Жирмундский тут же переходит к допросу.
— Как вам удалось спровоцировать Чачина?
— При чем здесь провокация? От Челидзе я узнал, что Чачин едет в Западную Германию. Пригласил познакомиться, почему-то был уверен, что у нас обоих имеются обменные марки. Так и оказалось, даже уговаривать не пришлось. Коллекционер всегда поймет коллекционера. И хотя Чачин сам собирает советские марки, кто ж откажется от зарубежных новинок — для обмена хотя бы. Лично я послал Кьюдосу две новехонькие советские марки «Союз» — «Аполлон», ну а Чачин из своих мог обменивать любые дубли.
— Взамен вы ничего не получите, — говорит Жирмундский. — Обе ваши марки у нас.
И кладет перед Ягодкиным фотоснимок обоих марок с цифровой записью и листок бумаги с расшифрованным текстом. Ягодкин, не нагибаясь к столу, читает. Руки опять дрожат, а лицо, как в кино, крупным планом отражает все охватывающие его эмоции. Сначала только испуг, сознание того, что мы все о нем уже знаем, потом вдруг появляется отчаянно сопротивляющаяся мысль: не все, мол, еще потеряно, он еще может подняться.