Я выставила банки в ряд на верхней ступени крыльца, в том самом месте, где мы с Элизабет когда-то сидели и вязали бусы из ромашек, и пошла на кухню за спичками.
Выйдя на улицу, я стала искать влажный бензиновый след. Он заканчивался у дорожки, ведущей к дому. Я сделала шаг назад. Зажав в кулаке несколько спичек сразу, я провела по широкой полоске сбоку коробка. Вспыхнула сначала одна, потом остальные, и в моей руке запылал шар трепещущего пламени. Огонь подбирался к кончикам пальцев, и я подождала, пока станет неприятно, а потом даже больно, и лишь тогда бросила спички на землю.
Возникла пауза, за которой последовали глухой шум, похожий на течение бурной реки, и серия громких хлопков. А потом мне стало жарко. Я повернулась и бросилась в дом, как и планировала, чтобы взять ведро воды. Но огонь оказался быстрее меня. Я глянула через плечо и увидела, что пламя несется в направлении от дома по невидимой колее, через кусты и виноград. Я думала, что оно охватит лишь тот участок, который был полит бензином, и будет гореть на одном месте, пока я не прибегу с ведром. Но огонь не стал меня ждать.
Я взбежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и бросилась на кухню. Положила спички на место и закричала, стала звать Элизабет. Та сразу же проснулась. Я слышала, как она бежит ко мне в спальню, выкрикивает мое имя.
– Я здесь, внизу! – позвала я. Я стояла у раковины и наливала воду в большую кастрюлю. Старые трубы зафыркали, вода полилась медленно, потом забила фонтаном под слишком большим напором.
Схватившись за ручки полной кастрюли, я побежала к двери, и в тот самый момент Элизабет спустилась по лестнице, и мы повернулись, плечо к плечу, и замерли, глядя на свет.
Небо стало багряным. Звезды исчезли. В считанные секунды пламя нырнуло в глубокую канаву, и четверть мили зарослей сухого чертополоха вспыхнули на наших глазах. Поднявшаяся стена огня закрыла половину неба. Все, что было за ее пределами, исчезло, и мы с Элизабет остались одни.
Как электричество по проводам, огонь бежал по винограднику.
13
От звука, который раздался, когда я открыла окно, чуть не лопнули перепонки. Мое сердце так сильно ухнуло, что я вывалилась обратно на крышу. Когда я поднялась, мелкие камушки впились мне в лоб и не отклеились, даже когда я встряхнула головой. Я вползла в квартиру через окно, склонилась над раковиной и плеснула в лицо холодной водой. Я так устала, что не сразу вспомнила, где оставила ребенка. Еще сложнее было вспомнить, где я бросила бутылку.
Ребенок должен научиться пить смесь. Кормление грудью я не вынесу. Я не смогу жить так постоянно, и если я намерена оставить этого ребенка себе, то должна понять, как быть матерью и при этом не умереть. Взяв малышку в точности как для кормления грудью, я подождала, пока она повернется лицом к моей промокшей рубашке. Когда это произошло, я сунула соску ей в рот. На этот раз она даже не причмокнула. Сразу отвернулась и начала реветь. Крик был голодный, глубокий и отчаянный. Я аккуратно положила ее в колыбельку. Пусть поплачет минуты две-три, чтобы не сомневалась: я не шучу. А когда снова возьму ее на руки, она уж точно схватит соску. Деваться будет уже некуда.