– Готова? – спросил он.
– А пленка? – спросила я, взяла фотоаппарат с крючка, куда он его повесил, и протянула ему. – Я не знаю, как ее достать.
Он перемотал пленку и достал ее. Я сунула цилиндрик в карман:
– Спасибо.
Мы сели в фургон и тронулись. Только на полпути к городу я вспомнила о просьбе Аннемари и зажала рукой рот.
– Что? – спросил Грант.
– Жонкилия. Забыли.
– Я ее посадил, пока ты была в саду. В теплице, в картонной коробке, – пока листья не появятся, свет ей не нужен. В следующую субботу можешь посмотреть, как она там.
В следующую субботу. Словно свидание назначил. Я смотрела, как Грант ведет машину; его профиль был решительным, и он не улыбался. В следующую субботу я могу посмотреть на жонкилии. Простая фраза, но она меняла все так же кардинально, как и второе значение желтой розы, обнаруженное в справочнике.
Ревность, измена. Одиночество, дружба.
6
Когда я пришла ужинать, на улице уже стемнело. Но в доме было светло, и через освещенный дверной проем я увидела Элизабет, которая сидела за кухонным столом одна. Она сварила куриный суп, и его запах настиг меня еще на виноградниках, притянув домой как на аркане. Она сидела, согнувшись над тарелкой, словно рассматривала свое отражение в бульоне.
– Почему у тебя нет друзей? – спросила я.
Слова вылетели сами собой. Всю неделю я смотрела, как Элизабет с угнетенным, подавленным видом руководит сбором урожая, а сейчас, увидев ее за кухонным столом одну и такую одинокую, прямо и выпалила все что на уме.
Элизабет взглянула в мою сторону, тихо встала и вылила содержимое своей тарелки в кастрюлю с супом. Потом взяла спичку и зажгла голубое кольцо пламени под ней.
– А у тебя почему нет? – спросила она, поворачиваясь ко мне.
– Они мне не нужны. – Кроме Перлы, которая теперь, кажется, возненавидела меня с тем же пылом, что и я ее, я знала лишь детей из класса, которые обзывали меня детдомовкой, и эта кличка так прилипла, что даже учительница уже не помнила моего настоящего имени.
– Но почему? – допытывалась Элизабет.
– Не знаю, – раздраженно ответила я. Но я знала.
За нападение на водителя автобуса меня на пять дней отстранили от занятий, и впервые в жизни я не чувствовала себя ужасно. Я была дома, с Элизабет, и никто мне больше не был нужен. Каждый день она следила за сбором винограда, подсказывая работникам, какой поспел, а какому нужны еще день-два на солнце. Я ходила за ней как хвост. Она кидала виноградины мне в рот, а потом себе, и с ходу называла цифры, означающие степень зрелости: 74/6, 73/7, 75/6. А когда мы находили спелую гроздь, велела мне запомнить ее вкус. Точное соотношение было такое: сахар – 75, танины – 7. Это идеально спелый виноград для вина, вкус которого не сможет распознать ни автомат, ни непрофессионал. К концу недели я прожевала и выплюнула виноградины почти с каждой лозы, и цифры стали возникать чуть ли не до того, как ягоды попадали в рот, словно язык просто считывал их, как номер на почтовой марке.