– Не знаю. Я думала, думала, но так ничего и не придумала. Я хотела стать следователем. И стала. Мне казалось, надо чем-то отличаться от папы. Он был фараоном. И дядя тоже. Мамин папа работал в контрразведке. Ясное дело, я не хотела идти в полицию. Ну вот я и подумала: ведь прокуратура – это же совсем другое дело. – Она засмеялась. – Последний всплеск бунтарских настроений. Я смирилась со своей судьбой.
Я сказал:
– Мне кажется, у меня с моим отцом то же самое было.
Она закатила глаза.
– Я серьезно. Пока я рос, он казался мне абсолютно бездушным человеком. Человеком, для которого важно одно – прибыль. Так и есть. И понимаешь, какая подлость: я ухитрился выбрать, пожалуй, единственную профессию, в которой требуется еще большее бездушие и большая страсть к деньгам.
– Если это так, чего ты не бросишь?
– Я много об этом думал последнее время. И не смог придумать ничего другого. Чем еще заняться?
– Мог бы стать прокурором.
– Это вряд ли.
– Что так?
– Староват я для таких подвигов.
– Ты вроде говорил, что никогда не поздно начать все сначала?
– А мне вот уже поздно.
– Можно я тебя спрошу? Почему ты его так ненавидишь?
– Отца?
Саманта кивнула.
Я пожал плечами.
– В двух словах не расскажешь.
– Расскажи не в двух.
Я подумал.
– Когда мама умерла, у меня было такое ощущение, будто я был ее собачкой, а теперь он вынужден за мной ухаживать. Он редко ко мне обращался – либо приказывал, либо ругал за что-то. Мама – единственная его жена, с которой он не развелся. Не знаю, сколько продержался бы их брак, по-моему, не очень долго, но в тот момент, когда она заболела, они отлично ладили. Поэтому отец с тех пор и не женился: он ее идеализирует. Мне жалко его. Правда. Но не идти же мне в телешоу прилюдно мириться с ним, ей-богу.
– А твои родственники с ним ладят?
– Братья на него работают, так что, хочешь не хочешь, приходится лизать. Амелия живет в Лондоне. По-моему, они особенно не общаются, но и не собачатся тоже.
– То есть собачишься один ты?
– Именно.
– А ты знаешь, что гнев укорачивает жизнь?
– Тогда лови момент, пока я живой.
Она сухо улыбнулась:
– Без комментариев.
Я прожил в доме Мэрилин четыре недели и больше не вынес. Она молодец: поселила меня у себя – при том, что у нас и до нападения отношения не ладились. А может, Мэрилин пригласила меня, чтобы иметь возможность за мной приглядывать. Все подсказки я проглядел. Я возвращался домой поздно вечером, не догадываясь, что она шьет мне дело. Да у нее и улик-то никаких не было. Даже если бы ей удалось подслушать наши разговоры на складе, ничего конкретного она бы не узнала. Я флиртовал. А кто не флиртует? С другой стороны, я флиртовал с Самантой только потому, что не рассчитывал на результат. Она мне все очень понятно объяснила. Так зачем же Мэрилин встречала меня по вечерам в кимоно, тащила меня в «будуар», как она его называла, и бросалась мне на шею? Или она думала, что, когда я расслаблюсь, она узнает правду? У нее, конечно, был нюх на предательство, но мысли-то читать она не умела.