Еще я немного посмотрел видеоинсталляцию Сергио Антонелли. Он заснял сам себя: вот он входит в кофейню «Старбакс» в Нью-Йорке, заказывает тройной эспрессо, выпивает его, снова встает в очередь, круг замыкается (в туалет он почему-то не ходил, а может, это вырезали). В конце концов Антонелли поглотил необходимое для сердечного приступа количество кофеина. Или для имитации сердечного приступа. Я ухихикался, глядя, как Антонелли дергается на полу, а вокруг все угрюмые и спешат на работу. Один покупатель даже переступил через тело больного, чтобы взять себе сахар и сливки. На последних кадрах Антонелли находился уже в приемном отделении больницы и его реанимировал врач в зеленом фартуке. Фильм назывался «Смертьбакс».
И все же большую часть времени я не смотрел по сторонам. Такие, как я, приезжают сюда для того, чтобы пообщаться с коллегами, с которыми не виделись с предыдущей ярмарки. Мэрилин неустанно подливала масла в огонь, сплетни распространяются быстро, и потому у нашей секции постоянно толпились зеваки. Они тыкались носами в картины и спрашивали, правда ли все, что рассказывают. Неужели он правда… О том, что я продал Холлистеру центральную панель, они уже знали – спасибо Мэрилин, наверняка это ее работа. К концу недели мы продали все, что было. Руби начала называть наш «загончик» домом Крейка, а нас – его гаремом. Убивал Виктор кого или нет, он стал для нас золотой жилой.
Нэт сосчитал, что если я распродам по частям все панно за такую цену, то заработаю около 300 миллионов. Разумеется, нам бы не удалось провернуть такой фокус. Мы продали картины Виктора за эту цену только потому, что большая часть все еще лежала в коробках нераспакованной. После закрытия выставки я перевез все коробки на охраняемый склад в Восточном Манхэттене и собирался складывать новые фрагменты. Немного, просто чтобы подогревать интерес рынка.
Успех Крейка повлиял и на продажи других моих художников. Мы продали работы Ардафа Каплана, Элисон Альварес и оставшиеся картины Джоко Стейнбергера. Мне также пришла заявка на просмотр всех новых поступлений Ошимы. Даже старую инсталляцию Кристианы удалось кому-то втюхать, а я уж думал, что обречен любоваться этим шедевром до конца своих дней. На мои звонки Кристиана не отвечала и потому не узнала об этом радостном событии.
Я вернулся в Нью-Йорк уставший и изрядно запыленный. Одежда нуждалась в чистке. Я решил, что галерея денек подождет, и просто валялся дома, пытаясь привести мысли в порядок. А потом позвонил Макгрету – вдруг он что-нибудь нарыл за это время.