— Частицы какие-то — и человек… Механику, пусть и квантовую, с этикой человеческой равнять, к механике ее сводить?
Спорить никак уж не хотелось, это Иван через силу выговорил, лишь бы сказать что-нибудь, почти оскорбленный поначалу: что за существо такое все-таки этот адвокатский барон?! Всячески и всегда поддерживать его, Базанова, в том совсем не однозначном, что куцым словцом «атеизм» зовется, — чтобы теперь бросить одного, вроде как в дураках оставить соратника, спрятавшись за малопонятной полуверой в дихотомию некую мировую… Чем не предательство тоже? Или это и есть та самая, про запас, иллюзия, в которой человек сам от себя укрывается, себя самого боясь? Тогда не так уж безоглядным оказал себя Мизгирь Владимир Георгиевич, сховался-таки — выговорив заранее, может, местечко нехудшее себе у одной из сверхсущностей, не с обеими же он воюет… Ну да, на покой заслуженный рассчитывая, на увитый плющом до самой крыши домик, не иначе. И усмешки, вполне злорадной, от себя не скрыл: надо же, самых даже упертых, самых рьяных отрицателей жизни прошибает он, страх конца…
— А все едино! — не заметил, нет — почувствовал усмешку Ивана куратор, интуиция его была поистине звериной; или женской — нечасто, но встречаются такие женщины. — Все со всем связано, от микро до макро, через нас проходя связью этой. Элементы, кирпичики… И кто бы что ни говорил, а дом наш кирпичный, как и мы сами, и свойства, качества все — от кирпича. И не умаляю вовсе атеизма, это одна из граней мироведенья, я вам скажу, из существенных, его огромно значение, но… Оно ж у каждого свое, это «но» — тут уж, как водится меж людьми, табачок врозь. Но можно и поделиться, и разделить.
Не первое от него приглашенье и не в этом только состоящее, и пора бы поостеречься, подстраховаться после всех ему отказов неявных, хотя бы формально принять, чтобы не стать помехой или, того хуже, врагом, не входя в обозначившуюся, он уже видел по многим приметам, коалицию против Воротынцева.
— Да нет, смысл в том, что говорите вы, немалый. Во всех сферах борьба беспощадная, на всех уровнях — и, как иногда сдается, не без высших покровителей… — сказал Базанов и, кажется, не соврал, не погрешил против мнения собственного, искренности своей. — Сверхизбыток какой-то страшный ее, по-достоевски прямо…
— В черно-белом варианте, где бог с дьяволом по душе нашей топчутся? Как на этом… э-э… на татами? Если бы так… Я ведь же чем был подвигнут? — Мизгирь не преминул показать, что воодушевился его согласием, но напора не сбавлял. — Неразличеньем добра и зла в природе… и не только в естественной, а вообще — в природе вещей. А находил и нахожу только, грубейшим образом выражаясь, подчиненье необходимости жестокой, принимающей многоразличные формы добра, зла, любви там или даже ненависти… в формах во многом условных, да-с! Нет-нет, — упреждающе замотал он тяжелой головой, поднял обе длани. — С человеком, разумею, все посложнее будет, надстройка его психоинтеллектуальная о-го-го как повыше — но основа-то все та же…