Продрал глаза вечером. Сразу впомнилось всё, что случилось. Мурашки пробежали по коже. Неужели мне всё это не приснилось? Я по-прежнему остаюсь в этой вонючей дыре? Скоро вааще отправят в часть. А там Мойдодыр съест… Да, положение не из приятных. Надо идти трахаться.
Сматываться было еще рановато. Я немного побродил по территории, сходил к речке, пристально вглядываясь в горизонт и за него, надеясь хоть там увидеть что-нибудь приятное. Может там, далеко за горизонтом, и есть справедливость? Здесь ее нет. Пошел обратно, по дороге жуя траву, дабы окончательно покончить с перегаром. Зашел к медсестре. Сегодня дежурила моя любимая. Ее я очаровал в свое время красноречием. Вот и на этот раз она долго внимала моим разглагольствованиям относительно несуществующей справедливости. Искренне хотела мне помочь, но была бессильна. Местное начальство боялось брать на себя бремя ответственности за мое досрочное увольнение. Не только боялось — оно не хотело! Вот если бы у меня было много денег, тогда другое дело. По секрету Ирка выложила пару случаев, когда Буденный списывал ребят в негодность за круглую сумму. Я же ничего не мог дать ему, кроме себя. Жаль, что во мне он нуждался в меньшей степени, чем в Ленине на казначейских билетах. Самым страшным секретом, вылетевшим из ее уст, было то, что завтра меня должны выписать. Буденный не набрался смелости лично сказать мне об этом. А может, чувствовал, что ночью может случиться обморок, после чего пришлось бы держать меня еще. А работы в аптеке почти не осталось, так что никакая сила, включая Надьку с братом, не могла меня удержать. Еще немного посидев с Иринкой, рассказав ей правду о ночных похождениях (не всю, конечно — только про Надьку) и заручившись ее покровительством, я отправился в путь через забор.
Начало моей заключительной ночи было таким же, как и во время моего первого появления в голубом домике. Серёжка уединился в кресле и смотрел на кривлявшихся поляков, Надька опять слегка удивилась моему визиту. К счастью, она уже подцепила кого-то в городе, поэтому удовольствия лицезреть себя не доставила. Сев на колени к Серёжке, я сказал, что эта ночь будет последней. Наверно, в тот момент на меня трудно было смотреть без жалости, и Серёжка решил подкачать меня самогоном. Разомлел я очень быстро. Гулять так гулять! Благо, кончившийся самогон можно было заменить в достатке имевшейся анашой, что мы и сделали. Так я впервые в жизни попробовал эту гадость. Не очень понравилось. Сначала никакого кайфа, а потом — бах по башке, и всё. Мебель поплыла перед глазами, поляков в телевизоре стало в несколько раз больше. А потом они и вовсе стали выскакивать из ящика. Последнее, что я помню — это Серёжкины объятия и поцелуи. Я растворился в кайфе…