Как следует позавтракав, бригадир отправился к землянке, где каждое утро происходил сбор строителей и небольшая планёрка.
— Семёныч, а где все?
Удивлению Звонарёва не было предела. Вместо пяти семейных строителей и пяти разнорабочих-кандидатов, у землянки сидело двое хмурых мужиков из коренных, да, старательно отводя глаза, невдалеке топтался молодой парнишка из пришлых.
— Тут дело такое. Вчера поздно вечером Гера с Доком вернулись.
— Ну?
— Пешком, без оружия. У Лужина челюсть сломана в трёх местах и десяти зубов не хватает.
«Трындец!»
Ваню было до слёз жалко.
— Там? В том посёлке? Маляренко?
Семёныч, на правах старожила вхожий в дом Лужиных, кивнул.
— Он. Ночью Стас забрал Олега, всех молодых и пошёл его убивать. Даже мать не послушал. Так что нас тут, в посёлке, всего трое осталось, да в мастерской Женька с Николаем Егоровичем. Всё. Ну и Лужин с Доком. Оба лежат.
— А с Доком-то что?
Семёныч зло сплюнул.
— А он там нажрался. Как дошёл — непонятно. Обезвоживание плюс тепловой удар. Шляпу, урод, потерял. Ладно, бригадир, что делать-то будем?
Серый поманил разнорабочего пальцем.
— Остальные где? Почему не на месте?
Парень отвёл глаза.
— Ушли. Не знаю, куда.
— Тьфу, мля! И эти сбежали.
— Папа, дай я тебя подстригу. А то ты зарос совсем. — Надежда Фридриховна мягко положила свои руки на плечи отца.
«Господи! Какой же он старый!»
— Надежда! — Голос деда Феди был, как обычно, скрипучий, с ноткой недовольства — постороннему человеку показалось бы, что дед чем-то страшно раздражён, но Надежда Фридриховна прекрасно знала, что это обычная отцовская интонация.
— Надежда! Чего с лицом-то?
— Перелом челюсти и зубы выбиты. Что за люди — изверги!
— Не у него! — Дед презрительно скривился, — что у тебя с лицом? Всю ночь ревела?
Надя, несмотря на свои пятьдесят, вновь почувствовала себя маленькой девочкой.
— Да, папа. Из-за Стасика. Что с ним делать, не знаю. Он совсем неуправляемый. Меня не послушал — ушёл.
Женщина отложила ножницы и снова залилась слезами.
Ощущение надвигающейся беды, большой ошибки, появившееся у Надежды Фридриховны полгода тому назад, крепло день ото дня. Что-то пошло не так. Не правильно. В первые, самые тяжёлые месяцы задумываться об этом было некогда, надо было работать.
Надя слабо улыбнулась. Эти трудные дни оказались самыми лучшими днями её жизни за последние двадцать лет. Словно вернулась молодость, словно она снова попала в стройотряд, на БАМ. Люди, приходившие к ним, не делились на своих и чужих, а, закусив удила, весело и дружно впрягались в работу и тянули, тянули самих себя и её Семью из первобытного состояния. А потом что-то случилось. Её любимые мужчины, самые умные и самые добрые, ожесточились. Почему? Зачем? Отчего? Надя не спала ночами, пытаясь найти ответ и не находя его. Люди, жившие в посёлке, незаметно, исподволь, изменились. Стали лицемерны и злы. Стали делиться и делить. На своих и чужих, на нужных и лишних. На первый сорт и второй. Многих изгнали, избили, унизили. Некоторых убили. Женщина закрыла лицо руками. Её сын, её первенец, самый любимый, самый коханый. Как он мог? Его слова, что всё это делается ради детей, её не убедили. Никто никогда здесь не угрожал детям. Их все любили и баловали, как могли.