«Один справлюсь?»
Маляренко посмотрел на громаду, стоявшую на якоре посреди затона и «вслух» помотал головой.
«Нифига»
— Значит так, братцы. Через неделю я ухожу. Настя идёт со мной и это не обсуждается. А вы…
Маляренко обвёл глазами стоявших перед ним моряков с «Мечты «. Мужчины были крайне серьёзны и сосредоточены.
— … а вы подумайте. Неделя у вас есть. Кто захочет…
Народ зашумел.
— Молчать!!!
Мужики замерли.
— … кто захочет идти со мной — жду здесь. Через неделю.
Ваня помолчал.
— Идите, братцы.
«Они у меня умницы, они всё понимают»
Эту мантру Иван читал себе всякий раз, когда на горизонте показывались любимые. Смотреть им в глаза Маляренко не мог. Не мог и всё тут! Ему было так стыдно, что он, ради каких-то призраков из прошлого, оставляет свою семью. Своих ненаглядных. Здесь и сейчас.
Всю последнюю, перед выходом неделю Иван провёл между «Мечтой «, которую он готовил к походу лично и беседкой на пляже за домом. С детьми.
«На меня ни один не похож»
Анечка была точной копией Маши, а маленький Ванечка — Тани. Иван до одури накупался с детьми в море, набегался в догонялки и наигрался в прятки. Впрочем, в прятки играть было сложно. Бим, зараза такая, своим лаем точно обозначал место, где прятался хозяин.
Неделя пролетела незаметно.
Утро перед сбором Иван провёл в тревожном ожидании. Живот постоянно сводило от мысли, что никто не придёт. Потом Ваня подумал о том, что будет, если хоть кто-нибудь из экипажа всё-таки явится и живот сразу стало сводить в два раза сильнее. Ему было совестно отрывать мужчин от своих семей. От своих детей. Может быть, навсегда.
Маляренко сидел на пирсе, обхватив руками тощий живот и раскачивался из стороны в сторону.
«Никто не придёт»
Из его дома вышла заплаканная Настя, следом, с её малышом на руках, на веранду вышла Таня. Маша же со вчерашнего вечера заперлась у себя в спальне и никого к себе не пускала. Посёлок притих. На улице не было ни одного человека. Где-то вдалеке громко хлопнула дверь.
— Гошенька, не ходи, миленький!
— Отстань, дура!
— Ради сына, прошу…
Слова утонули в рыданиях. Через три минуты у пирса показался красный как помидор Ермолаев.
— Что за дура, что за дура…
Увидев Настю и шефа, лейтенант ещё больше смутился.
— Понапридумывала себе невесть что. Истеричка.
Ваня только и смог, что кивнуть.
«Сам ты дурак зелёный, Ермолаев»
Через пять минут к пирсу притопал весь обвешанный узелочками «в дорогу» Франц. Вдова казнённого Лёхи-рыжего, с которой он жил, отпустила немца без истерик. Любви между ними особой не было. И детей общих — тоже. Так. Просто жили вместе.