Генералы и офицеры единодушно закивали головами, по залу прошел ропот одобрения.
— Ну, коли так, всем вернуться в части и готовиться к выступлению, — закончил Вержбицкий. — Вы свободны, господа. Викторин Михайлович! Александр Петрович! Вас я попрошу остаться.
Молчанов и Мизинов дождались, пока офицеры вышли, и щелкнули каблуками командующему.
— Присаживайтесь, — пригласил Вержбицкий. — На ваши части, господа, возлагаются самые ответственные задачи. Александр Петрович, мы выделили вам добрую треть наших вооруженных сил — вы понимаете, какая надежда возлагается на ваш рейд?
Мизинов склонил голову в знак согласия.
— Прекрасно, не сомневаюсь, что все пройдет успешно. Как только укрепите плацдарм, тут же ко мне вестового. Катером! Ну, а мы тут с Викторином Михайловичем постараемся быть достойными ваших подвигов, — улыбнулся Вержбицкий.
— Благодарю за доверие, Григорий Афанасьевич, — Мизинов поднялся, — быстрее бы пережить эту ночь! Терпения никакого!
— Понимаю, Александр Петрович, понимаю, сами как на иголках, знаете ли… Ну если так — с Богом! И позвольте, как в тот раз, в Чите, обнять вас, — он сграбастал Мизинова и три раза ткнулся щеками ему в подбородок.
Молчанов расправил острые, как шпаги, усы и крепко пожал Мизинову руку.
Добравшись до Харбина, Суглобов и его новые товарищи уже не застали там Мизинова. На золото тоже оставалось только облизнуться. Суглобов с опаской поглядывал на хмурых чекистов, опасаясь, как бы они не рассвирепели и не расправились с ним по своему обыкновению. Но держались они на удивление выдержанно. Старший, Чекалов, хмурясь и поигрывая желваками, невозмутимо изрек:
— Мотаем во Владивосток! Окромя быть ему негде.
Это «окромя» резало Суглобову слух, напоминало солдатские будни окопной войны, воротило с души. Ну не любил Суглобов «сермяжной да разухабистой Руси», ох как не любил! Эти, новые, было видно, тоже не жаловали ее, однако ловко стилизовались под простоту, стараясь быть накоротке с побеждающим классом. Впрочем, в их исполнении эта простота напоминала скорее простоватость, наподобие смачного мужицкого сморкания в ладонь и вытирания соплей о штанину, чем хитроумную, себе на уме, практическую крестьянскую сметку.
Нет, не любил Суглобов этой театральщины, а любил ли что вообще — сказать, наверное, и сам не смог бы. Хотя, несомненно, любил деньги, а сильнее их — только волю и власть. Но теперь вот, увы, ни того, ни другого, ни третьего у него не было. И он послушно трясся в скрипучей телеге, что на глазах разваливалась от надсадного бега тощенькой лошаденки, безжалостно гонимой чекистами во Владивосток.