Он вернулся к цепи, слез с коня и лег рядом с долговязым бородатым казаком с погонами сотника[58]:
— Слышь, Матвеич, сколько у нас бойцов осталось?
— Почитай никого уже не осталось, Иван Герасимович, — ответил тот, высматривая очередную цель. — Человек триста, может быть, не боле того. Полегли все наши станичники, э-э-х! — и он в бессильной злобе хрястнул винтовкой по земляному валику перед собой.
— Еще один обстрел не выдержим? — Камов пристально посмотрел на Матвеича.
Тот обернулся и с вызовом посмотрел на атамана:
— Сам-то как считаешь? Последний бой наш грядет, ей Богу! Либо погибать, либо отходить, куда есть путь.
— Пути никуда нет, Матвеич. Ни на север, ни на юг. На запад тоже не получится — склоны крутые, прицельно всех перестреляют, пока карабкаться будем. С севера подпирает Струд — ты помнишь его, мы осенью покрошили его отряд у Больше-Аринской.
— Ну-у-у, — протянул казак, — так теперича он с нас живым не слезет, все припомнит!
— Ты меня укоряешь, да? Считаешь, я вас завел в эту глушь, а теперь погибать бросил? Так можно было дома сидеть, ждать, покуда комиссары продразверстку вам всучат, как в России!
— Да ты не серчай, Герасимович, — смягчился Матвеич. — Все правильно мы сделали тогда, в Больше-Аринской. Одна беда — не шибко мы с тобой грамотны в военной науке оказались.
— Да, толковые люди погибли, — согласился Камов, но тут же горячо бросил: — Но ведь погибли они за наше дело, Матвеич!
— Выхода у них не было, вот и погибли за наше дело. У красных вон тоже, знать, полно офицеров. Так они гибнут за красное дело, потому как выхода у них опять же нет!
— Ты не прав, Матвеич, — возразил Камов. — Мы с покойным полковником Сбродовым об этом много говорили. Он мне сказал как-то, что каждый офицер сделал свой выбор задолго до того, как примкнул к кому-то. Сам Сбродов в Хабаровске сидел полмесяца, среди травли чекистской, жизнью рисковал, но ведь не пошел к красным, хотя каждую минуту ждал ареста… Так что тут нечто большее, нежели выгода, Матвеич. Полковник мне сказал незадолго до смерти: «Такие, как я, мало приспособлены к обычной жизни. Мы не реалисты, мы — романтики. Ведет нас по жизни одна цель — служить родине. В германскую мы били немцев, теперь бьем красных, но мечта одна. И у красных одна. Только у них красная, а у нас — белая. И ради этой мечты мы готовы презреть покой, благополучие, личное счастье. А если понадобится, то и на Голгофу пойти». Так-то, Матвеич. Сам Сбродов уже прошел через свою Голгофу, теперь в вышних сферах, мир его праху. А нам вот только предстоит…