— Хорошее у тебя имя, — похзалил Амулат. — А как зовут ее? — спросил он, приподнимая двумя пальцами подбородок другой женщины.
— Куара, — отозвалась та тихо.
Бек повернулся, взглянул на друга, который робко переминался с ноги на ногу у дверей.
— Ну иди, иди, не заставляй ждать, йигит, — насмешливо позвал Амулат. — Они устали ожидать нас, не так ли, Зулейха?
Зулейха насмешливо посмотрела на туркмена, подошла и дотронулась пальцами до газырей черкески.
— Какая на тебе красивая одежда, — сказала она.— Я никогда такой не видела. Ты мне нравишься.
Якши-Мамед мучительно улыбнулся, но ничего не ска-вал — не мог от сдавившего грудь и тело стеснения. Зулейха пожала ему пальцы и положила его руку на свое плечо.
— Пойдем-ка в другую комнату, йигит, — произнесла она. — Не будем им мешать. — Якши-Мамед послушно пошел за нею и скрылся за дверью.
В полк возвратились на рассвете. В том же месте перелезли через стену и вошли в казарму, напугав спящего дневального. Тот, вскочив с кровати, схватился за ружье. Амулат проговорил сердито:
— Но, но, дурачок... Не знаешь устава. Прежде чем применять оружие, надо спросить — кто идет!
— Вах, это ты, Амулат!
— Я, а кто же еще?
Они легли в кровати и еще долго тихонько перешепты вались и смеялись.
Жизнь аманатов продолжалась своим чередом. Помимо строевых занятий и посещения училища, они ежедневно должны были ходить в дом главнокомандующего. Там выполняли всевозможные поручения дежурного офицера. Иногда командующий, выезжая за город, брал их с собой. Но такое случалось только в праздники. Тогда она мчались в колясках к Мцхете или в седлах по берегу Куры к старинным замкам и каменному городу царицы Тамары. Аманаты не пропускали ни одного ристалища на Александровской площади. Сюда съезжались офицеры из боевых полков и проводили рыцарские турниры, здесь устраивались конные состязания грузин. Посреди площади возвышался каменный столб. На его верху устанавливался шар «кабахи». Кто первым на полном скаку сбивал этот шар стрелой из лука, того ожидал ценный подарок: обычно серебряная чаша. Аманатов не допускали к состязаниям, и это всегда доводило Амулата до бешенства.
— Ничего, приедет Верховский, будет по-другому, — Ворчал он. — Из этой казармы я уйду и надену офицерские погоны.
Но прежде ушел от аманатов Якши-Мамед. Его позвал Данильковский и увел с собой за полковые ворота. Амулат не успел даже спросить, зачем уводят туркмена.
Якши-Мамед и прапорщик сели в дрожки и быстро покатили к дому главнокомандующего. Когда вошли в вестибюль, офицер сказал:
— Видно, серьезное дело. К самому Ермолову.