Замерзшая и несчастная, Мадлен сидела на одном из одеял и куталась в другое. Глаза резало от дыма и усталости, а в желудке просыпался голод. Она понимала, что винить во всем этом некого, но в ней почему-то росло раздражение на графа, который держался так, будто неудобств для него не существовало.
— У нас осталась какая-нибудь еда? — с надеждой спросила она.
— Боюсь, нет, — невозмутимо ответил он. — Насколько я понимаю, вы проголодались?
— Умираю от голода! — (Он пожал плечами.) — И вы, конечно, не сможете добыть какую-нибудь дичь? — Только произнеся эти слова, Мадлен поняла, насколько они смехотворны.
— Чем добыть? — В голосе графа звучало крайнее удивление. — С чем я пойду на охоту?
Однако из чувства противоречия она продолжала настаивать на своем:
— Но у вас же есть пистолет!
На этот раз он, похоже, по-настоящему разозлился.
— С пистолетом не охотятся! И, между прочим, снаружи сейчас кромешная тьма! Я вам не какой-нибудь тать, чтобы рыскать в ночи. Моя дорогая, впредь постарайтесь быть благоразумнее!..
Столь резкая отповедь едва не довела ее до слез. Несколько мгновений стояла полная тишина — оба сожалели о сказанном.
— Попробуйте уснуть, — вымолвил, наконец, де Ренье.
Мадлен раздраженно фыркнула:
— Здесь слишком холодно…
— Но если я подброшу дров, мы задохнемся.
— Я знаю… Простите, Люсьен, я вовсе не хотела срывать досаду на вас. Теперь я понимаю, что нам надо было остановиться в…
— Что толку плакать над пролитым молоком! — Он широко улыбнулся, и она почувствовала, что тоже улыбается в ответ. — Вам действительно холодно?
— Да, и неудобно.
Не говоря больше ни слова, граф отбросил свое одеяло и вышел во тьму, чтобы вернуться через несколько минут с одним из своих камзолов и бутылкой дорогого коньяка.
— Вот это наденьте прямо поверх одежды, — сказал он, подавая камзол.
Она пробормотала слова благодарности и накинула камзол на плечи, наблюдая, как он открывает бутылку и с наслаждением нюхает содержимое.
— Это настоящий коньяк, — сообщил де Ренье. — Я берег его на крайний случай. На последнем постоялом дворе я уже готов был откупорить бутылку, но теперь очень рад, что обошелся тамошним вином. Коньяк нас согреет.
Он протянул бутылку Мадлен. Она редко пила столь крепкие напитки, и коньяк обжег ей горло, заставив глаза наполниться слезами.
— Надо пить понемногу, если вы не привыкли к нему, — запоздало предупредил граф.
Неверный свет костра слабо осветил его улыбку. У Мадлен странно сжало сердце.
— А знаете, вы изменились, — сказала она, сделав еще несколько осторожных глотков, и, к собственному удивлению, добавила: — Вы стали гораздо приятнее.