А толпа любуется. Кто-нибудь кричит, мол, сильнее! Не думают, что сами на эту плаху могут попасть. А охранник по рядам таскает арестантскую шапку, народ кидает в неё медяки в пользу наказуемого. Половину он после отдаст палачу, вроде бы за то, что до смерти не забил. Случалось, что тут и до смерти забивали.
Строгости. Строгости. Польских бунтовщиков в подвале толстенными цепями приходится к стенам приковывать. Соленой рыбой кормить, воды не давать, чтобы признавались. Всякие были показания. И о том, что польский совет приговорил его, Шершпинского, к смерти. Ненавидят его. Поляков в Томске много на свободе. Всех не выследишь.
Да, он не прост. А всё же есть под сердцем льдинка. Охрана охраной, а от всего не убережешься. Ну, да пока они его убьют, он их немало в подвале уморит. Иных, умерших в подвале, там же в стену замуровали, чтобы никто об их гибели не знал. Так вот царскую-то службу править, тяжело!
А еще и знатные поляки сидят, такие, как Шлехнер, Левандовский, известные политики. Этих не замуруешь. Связи большие, за границей вой поднимется. Журналы да газеты. Им, чертям, в тюрьму цветы приносят. И считаться приходится с ними. Но пусть сидят, клопов кормят, черт с ними.
Но как таракана проглатываешь каждое напоминание о Берви-Флеровском. Пишет. Общество у него собирается. Может, что запрещенное, говорят. А, поди, докажи! Сделали у этого хлюста обыск, бумаги изъяли. Читали, читали, — нет ничего! Стишки какие-то, мадригалы, Эрмилоне, его супруге посвященные. Он протест заявил.
Сказать бы Сашке Бобру или еще кому, чтоб его "пришили", быстро бы ухайдакали! Нельзя, слишком известен и по начальству, и по газетам. Сам юрист.
Погибнет, так скандал выйдет. Опять каких-нибудь крючков проверяющих пришлют, вроде этого, Трущева. Эх, утопили бы его баканщики, в самый раз было бы! Утоп, да и всё! Мало в Томи купающихся тонет? Каждое лето десятки людей.
Да не разболтают ли потом баканщики? Ну, болтать станут, так и сами могут потонуть, не великой важности птицы. Замена им всегда найдется.
По улицам ходила Домна Карповна, и за ней толпами бежали бродячие кошки. Домнушку в народе любили, купцы отдавали ей остатки со своих пиршественных столов, а она кормила всех кошек, какие только встречались ей на улице. Малых котят согревала за пазухой. Сам архиерей подарил ей шубу со своего плеча, и она ходила в этой шубе зимой летом. Шуба служила постелью и домом, ей, и многочисленным, бегавшим за нею кошкам.
Когда Шершпинский однажды приказал посадить Домнушку в тюремный замок, возле его стен собралось великое множество котят и кошек. Это повергло охрану в смятение. Тем более, что ночью была буря, и молния ударила в крышу караульной. Обратите внимание: караульной! Почему не в арестантские палаты?