Это было ее последнее движение. Вскоре ее взгляд потух.
София неподвижно стояла возле мертвого тела.
— Все прошло еще быстрее, чем мы ожидали, — сказала сестра Корделис и опустила веки умершей, чтобы та больше не могла видеть обитель горя, которой является этот мир, а тихо отошла в мир иной.
Новость была воспринята равнодушно.
Смерть монахини никого не испугала и не огорчила. Все знали, что нужно делать, чтобы достойно завершить жизненный путь христианина, ведь им было проще хоронить и молиться, чем следить за ростом скота или полевыми всходами. Еще громче, чем за умершую, в эти дни молились за крестоносцев, которые последовали за кайзером Фридрихом Барбароссой в Палестину, чтобы освободить ее от язычников. Думая о том, что разрушаются святые места, они испытывали не меньший ужас, чем при мысли, что за пределами монастыря не просто существует земля, но что она отделена от него неделями пути. Однако в голове Софии была только одна мысль: кто станет библиотекарем после сестры Ирмингард? Может быть, ею станет монахиня, более всех расположенная к Софии?
Ее мучили ненаписанные вопросы, ставшие причиной растущего недовольства последних лет и смерти Ирмингард: неужели моя судьба — остаться в больничной палате? Неужели я проклята за то, что мой дар, как и поступок моего отца, кажется дьявольским? Но что это за поступок?
Она думала, что ее голова расколется от такого количества накопившихся слов. Она старалась заглушить их, убежать от них, отличить главное от второстепенного.
Когда созвали капитул, на котором мать настоятельница обычно сообщала о своих решениях, ее сердце билось так сильно, будто она попробовала мандрагоры. Это растение пришло из дальних стран, употреблять его нужно было в строго определенных дозах, в противном случае оно могло убить. Рассказывали, что когда мандрагору вытягивали из земли, она издавала крик настолько невыносимый, что человек, услышав его, мог умереть. Софии никогда не удавалось представить себе такое, а сестра Корделис говорила, что эта легенда просто слух, проникнутый суеверием. В больничной палате ей довелось слышать самые разные звуки. Чаще всего они свидетельствовали о человеческом страдании, о ранах, обморожениях или гнойных фурункулах. Забыв, что болезнь иногда является Божьей проверкой, сестры стонали, хрипели, кричали, на все лады распевая песню дьявола. Это было ужасно, а еще тяжелее было выносить сами тела, которые кривились, сжимались, сворачивались в клубок и выделяли зловонные испарения.
Голоса капитула, напротив, звучали четко и определенно. Краем глаза София наблюдала за сестрами, многих из которых не видела уже много месяцев. Доротея, совсем не такая способная, как София, уже давно служила переписчицей. Рядом с ней сидела глухая Эрентруде, которая поддерживала чистоту в алтаре, чистила мерные сосуды и вышивала одеяла. С другой стороны сидела Мехтгильда, которая больше не была послушницей, поскольку год назад дала монашеский обет. В честь этого события ее отец снова сделал монастырю подарок, но ни обет, ни подарок не помогли ей избавиться от постоянного чувства голода. Он мучил ее и в дни поста, и в праздники, обильные пищей, и София спрашивала себя, прибегает ли она еще к помощи Гризельдис.